– Давайте поговорим, – выдавил я.

Такие вопросы всегда ставят меня в тупик. Они не задают ни вектора разговора, ни его тона, и поди-пойми, что хочет слышать от тебя собеседник, чем интересуется.

Однажды, давным-давно, одна художественно озабоченная женщина спросила мое мнение о современном искусстве, и с испугу я заговорил о «дегуманизирующем характере порнографии, с нацистской одержимостью редуцирующей человека до бренной плоти»; дама осталась недовольна и даже пошла красными пятнами, напомнив антоновское яблочко – на том и разошлись.

Но тут мы были в гостях, к тому же Лиза была поумней той ученой идиотки, к тому же она была бедной – мысль, что транссухи живут недолго, однажды застряв, приходила мне в голову всякий раз, когда я встречал их отчаянную женственности; я говорил себе, что не имею права смеяться над ними, я обязан – обязан – уважать их выбор, хотя бы по той же причине, по которой не бью детей и не пинаю собак.

Это их жизнь, их выбор, их святое право. Пусть.

– Миленько вы тут устроились, – сказала Манечка, не то умело притворяясь, не то и правда не кривя душой, – У меня дома вечно такой срач, что приходится гостей звать.

– Чтоб прибрались? – торопливо подхватил я этот легкомысленный тон.

– Стыд перед чужими людьми – это единственное, из-за чего я еще не превратилась в чушку, – пояснила Манечка, взявшись за банку с кофейным порошком. Она вскрыла ее, насыпала себе в чашку порошку, залила его водой из чайника. Над чашкой поднялся пар, потянуло если не уютом, то чем-то на него похожим.

– Ко мне ходит помощница по хозяйству, – сказала Лиза, заливая воду в свою чашку.

– У нее тут немного работы, – сказал я, – Квартира не очень большая.

– Дарима еще гладит, готовит немножко, иногда моет окна. Всегда что-нибудь находит.

– Какое интересное имя, – сказал я, – татарское?

– Она из Сибири.

– А что готовит? – спросила Манечка, – Пельмени, наверное.

– Разное. Сайки, лазаньи, а еще милое блюдо под названием… я все время забываю его название… «силуэты». Это как манты, только не совсем манты. А к вам кто ходит?

– Никто, – сказал я.

– Могу порекомендовать, – наклонив голову немного по птичьи, вильнув белым куколем волос, сказала Лиза, – Берет немного, работает хорошо, не ворует. Ей как раз деньги нужны. Дарима ждет ребенка.

Только беременной Даримы в нашем цирке-шапито не хватало, подумал я, и, вдруг заскучав, отпросился в туалет.

Я был только гарниром в этом доме. Лизе захотелось поговорить с Манечкой. Они друг другу понравились, хотя общего не имели ничего. Они не были даже противоположностями, чтобы притягиваться.

Туалет был оклеен обоями под дерево, а возле унитаза лежала высокая стопка журналов по дизайну. На титульной странице самого верхнего журнала быд изображен золотой нос, растущий прямо из белой стены.

– Вы влюблены? – донесся до меня голос Лизы; двери в доме явно были фанерными, а стены – картонными.

– Не знаю, – сказала Манечка.

– Если вы влюблены, то вы знаете, а если нет….

– С одной стороны он мне нравится, но с другой…, – Манечка помолчала, – Ну, переспала – а теперь и понять не могу. Все так сложно.

– В любви нет ничего сложного.

– А вы любили?

– Да.

– А он что?

Лиза ответила не сразу.

– Нет, он меня не любил…. Сначала. А дальше было поздно. Я спасла ему жизнь, так получилось, вытащила из одной… заварушки. Спасла ему жизнь и убила свою любовь.

– Разве так можно? – уверен, что в этот момент Манечка обескураженно захлопала глазами.

– Когда он сделал мне признание, я слышала в его словах только благодарность, а это не самая плодородная почва для сильных чувств. Я ему не поверила.

– Эх, – Манечка крякнула, – я б сейчас винца хряпнула, люблю такие истории под вино слушать.

– Вина нет, но если наш кавалер сходит…. Магазин тут недалеко. Где он кстати? Не умер на толчке-то?

– Кавалер! – завопила Манечка, – Бухла ледям купишь?

Пора было выбираться. Спустив для вида воду, я вышел из туалета, а минут через пять-семь стоял в магазинчике на первом этаже Лизиного дома и покупал неведомое мне «шато», надеясь, что оно будет по-девичьи сладким.

Сухое. Вино оказалось сухое, но Манечка не особенно злилась – за время моего отсутствия он узнала о Лизе нечто такое, что ее окончательно покорило.

В биографии Лизы по моим прикидкам было много покоряющих моментов: и в Чечне служила, и в дурдоме наблюдалась, и работала охранницей в парке культуры, и дралась с хулиганами, а в одного из них влюбилась…. Я знаю ее историю – я видел ее в форме десантника на встрече десантников, а вскоре в наряде сумасшедшей феи в гейском клубе, а память на лица у меня хорошая, а еще у нас нашлись общие знакомые, а еще в моем распоряжении была неплохая редакционная база данных, а еще у меня был веселый шеф, которому втемяшилось найти чеченскую трансуху и поведать о ней миру, а мне хватило глупости сказать, что я ее знаю, а затем достало ума, чтобы заявить, что уплыла сенсационная рыбка в неведомом направлении – не мое это дело превращать адскую жизнь в ад еще больший, а что такое, как не ад на земле, жизнь нелепой Лизы Бедной в этом злом огромном городе? И пусть хоть что там рассказывает трансвеститка о блаженстве библиотечной тиши, где прячется она и восполняет пробелы образования.

Лиза выставила два бокала (плохо помытых, но я постарался не приглядываться). Сама от вина отказалась.

– Мне нельзя, могу соскочить, – пояснила она без лишних подробностей.

– Отлично. Мне больше достанется, – сказала Манечка, – не страшно будет по подворотням одной ходить.

– Боитесь?

– Ага.

– Это ты-то? – сказал я, – Да, ты как заорешь, от тебя любой хулиган сломя голову побежит.

– Так то хулиган, – возразила Манечка.

– Слышали про убийство в клубе? – неожиданно спросила Лиза.

– Еще бы, – сказала Манечка, – Я там даже была. Вот же ужас.

– Да, я видела…, – сказала Лиза и добавила, – по телевизору.

– Тебя и по телевизору показывали? – спросил я толстуху, – В криминальной хронике?

– Если хотите, – перебила меня Лиза, – я могу показать пару приемов самообороны. Это очень просто.

– Хочу! – сказала Манечка и решительно опустошила бокал.

Я тоже выпил, а затем Лиза пару раз пошвыряла меня на цветастые циновки, вынуждая укоризненно покачиваться на стенах кукол-марионеток, пыльных и грустных.

Манечка пила, хлопала в ладоши, ахала, а затем, внимая советам, норовила ткнуть мне растопыренными пальцами то в глаз, то в ноздри, а то и заехать пяткой в пах. Я планировал себе роль гарнира в этой девичьей трапезе, а превратился в мальчика для битья.