знал, что с ним делать. Пальцем он аккуратно оттопырил кончик упаковки. Из свертка показался кусочек зеленой кружки. С губ Арсения сорвался возбужденный выдох.

– Спасибо тебе большое, но не стоило. У тебя передо мной никаких долгов нет, – ответил Арсений и поджал губы. – Если хочешь, я оставлю ее тут, может, кому-то понадобится. Посуда лишней никогда не бывает, мы много используем. Но не делай так больше, хорошо?

– Но я ведь разбила…

– Посуда бьется на счастье. – Арсений улыбнулся. – Тем более это просто кружка, даже не ящик кружек. Это совсем нестрашно.

– Но она ведь ваша! – воскликнула Октябрина. – Нет, если тебе неприятно, я…

– Все в порядке, спасибо тебе большое. Просто я не хочу, чтобы чувствовала себя должником. Ты здесь никому ничего не должна. Никто никогда никому ничего не должен. – Он протянул руку Октябрине и пожал ее холодную маленькую ладонь. Его ладонь была немногим больше, крошечная для мужской. – Я сейчас выйду, только поставлю к кружкам новую подружку.

Пока Арсений ходил по дому, двигал кружки в ящике, обувался, кашлял, Октябрина стояла неподвижно, даже руку не опустила, и ощущала, как жар окутывал ее от головы до ног. Звуки стали тише, когда парень вышел. Что-то сказал, снова улыбнулся, а Октябрина смогла только кивнуть. За ним можно идти куда угодно.

От дома Арсений повел Октябрину не к городу, а наоборот – от него. Девушка молчала. Может, другая дорога? Они спустились к заводу. Высокие чумазые вершины чанов с жидким металлом скрылись за кронами тополей, вдали подпрыгивал на узкоколейке паровозик, проезжавший мимо рудника, а машин на дороге слева было еще совсем немного. Арсений с Октябриной перепрыгивали через железнодорожные пути, даже не оглядевшись по сторонам, прошли вдоль железной дороги и, когда показалась тропинка, начали подъем к частным домам.

– Здесь, наверное, редко ходят? – усмехнулась Октябрина, но сразу же смутилась. Арсений ответил чуть погодя.

– Ходят те, кто об этой тропинке знает. Видишь, там стоянка электрички? – Он указал пальцем на серый коробок, пристроившийся в тени над рельсами под деревьями. – Вот те, кто тут выходят, знают. Но выходят тут редко, обычно едут дальше, до вокзала городского. Это глухая дорога.

– Глухая? А зачем же мы по ней идем?

– Чем глуше дорога, тем лучше на ней слышно. Видишь? – Арсений подпрыгнул на камень, подал руку Октябрине и остановился. За ветвями склонившихся над дорогой деревьев виднелись заборчики домов, но тишь стояла такая, будто весь мир вымер. – Что ты слышишь?

– Я? Да ничего я не слышу, – пропыхтела Октябрина. Так прыгать не привыкла.

Арсений победоносно улыбнулся и развернулся, начал подниматься по оголенным и отесанным камням дальше, к пробивавшимся сквозь деревья и заборы тихим звукам машин.

– И что?

– А в этом и суть, понимаешь? Иногда лучше не слышать.

В тишине они прошли мимо десятка частных домов, заинтересованных жителей домов и даже школы, но Арсений останавливаться и не думал. Шел, даже не оборачиваясь, даже не проверяя, шла ли следом Октябрина, словно был уверен в том, что никуда она не свернет. И оказался прав – девушка шла следом, с опаской оглядываясь на редеющие дома, выискивая взглядом затерявшиеся среди огородов и утихавших звуков газонокосилок, но, конечно, ничего не видела. Вскоре они вышли к полю.

– Мы идем в соседний город? – аккуратно спросила Октябрина и почувствовала, что не боится этого. С Арсением идти не так страшно, как одной. Как с кем угодно страшно, но не с ним.

– Нет, мы просто идем в мое любимое заведение.

– А другого заведения нет? Далековато что-то.

Арсений только посмеялся, хотел было что-то сказать, но вдруг замолчал, о чем-то задумался. Октябрина почувствовала смену его настроения так, словно уже привыкла это делать.

Арсений шел так, что казалось, будто он парит над землей. Плечи не двигаются, ноги идут быстро, несут хозяина к горизонту, где ему все равно, как казалось Октябрине, не остановиться. Солнечные лучи спускались к Арсению с солнца, что стояло в зените. Белая рубашка его сама почти светилась, а на шее появились темные полосы теней. Руки он прежде держал в карманах штанов, но теперь выпустил, и они болтались вдоль туловища, но так, словно он не был расслаблен, а держал какую-то позу, важную позу. Словно Октябрина снова должна была что-то почувствовать, но в этот раз оплошала.

– Иногда лучше ничего не слышать, – проговорил он монотонно, не остановившись, даже не обернувшись. – Тебе сегодня надо домой?

Речь Арсения размеренная, медленная, словно он смаковал каждое слово. Букву «Г» произносил так, словно каждый раз выдыхал ее неспешно, немного прочищая горло. Октябрина не могла сказать то же про себя. Она до сих пор говорила быстро, сбиваясь, будто боялась, что ее перестанут слушать на середине.

Октябрина споткнулась о муравейник. Совсем маленький, за травой незаметный, попал под ногу в неподходящий момент.

– Подожди! – крикнула она, но крик обратился громким шепотом. Арсений остановился.

– Я не знаю, я… Вообще я Галине Георгиевне не говорила, что не приду, но ей все равно же. Клюкве я насыпала, Тайлера…

– Дома стены пахнут жареным и чем-то кислым, – прервал ее Арсений и когда услышал, что Октябрина идет следом, пошел вперед. – Ты говорила, что чувствуешь себя плохо. Тебе нужен свежий воздух, простор. Без свободы вокруг себя свободы внутри не обрести. Человек оставляет свой след везде, куда бы ни шел. Но чем больше место, где он идет, тем меньше его влияние.

Октябрина хотела что-то сказать, но Арсений сказал что-то настолько красивое, что промолчать показалось ей лучшим ответом.

– Иногда люди жгут эту траву. – Он прикоснулся к кончикам ее пальцами. – Огонь кусает облака, стоять на дороге, даже далеко от нее, опасно. Жара обжигает ноги, боль трав кусает и тебя, и ноги подкашиваются. Сначала страшно смотреть на то, как огонь жрет землю, но потом боль природы становится и твоей.

Октябрина огляделась. Солнечные лучи подсвечивали кончики подсохшей травы, и, если прищуриться, на самом деле казалось, что траву кусал огонь. Арсений поднял голову к солнцу и вытянул руку перед собой, растопырил пальцы. На лице его вырисовалось темное солнце.

– Люди сами не замечают, как портят и себя, и других. Может тот, кто обидел тебя, и не хотел тебя обижать. У некоторых вместо души – окурки, а должен быть пожар. Окурки как-то умудряются пожар тушить. Их остывшие поленья могли бы разжечь те, кому надоело жить, как прежде, но не хотят, не хотят ведь. Но время есть, есть так много времени, что мы даже осознать его не можем. И не сможем никогда.

– Ты о