– Да нет. Все в порядке.

Маруся пошла к открытому окну, прислонилась к оконной раме, засмотрелась на раскидистый сиреневый куст у забора.

– Мама… Мне сон снился…

– Что, дочка? – насторожилась Орыся. – Говори…

Маруся открыла было рот, да вдруг заметила, как в ночной тьме загорелось окно в Барбуляковой хате.

– Говорят, Татьянка Степкина родила…

– Девочка… – ответила Орыся. – Да такая хорошенькая. Как солнышко. Рыжая, носик пимпочкой…

– Не горбатый?

– Да нет. Говорю ж, хорошенькая девчушка.

– И что… – пристальнее всмотрелась в ночь. – Хорошо живут?

– Да живут, чего б им не жить. Днем – не разгинаются, ночью Степка за село к ставкам бегает. Татьянка говорила – хоть бы головастика принес. Только зря время тратит. – Орыся встала из-за стола, сложила недоштопанные чулки в круглую плетеную корзинку. – Давай спать, дочка, потому что если Юрчик проснется среди ночи, вот тебе и весь отдых будет.

Маруся в последний раз глянула на темную улицу – свет в Барбуляковой хате вспыхнул и погас. Резко закрыла окно. Глянула на Юрчика и подошла к двери маленькой комнатки, где уже укладывалась спать Орыся.

– А где это ты Барбулякову малявку разглядывала, что такой хорошенькой она тебе показалась?

– В сельпо, – ответила Орыся.

Марусина мама и Барбулякова жена встретились в сельпо неделей раньше. У Орыси соль в доме закончилась. Посчитала копейки и пошла в хоть и аккуратненький, но совсем небогатый на товар ракитнянский магазин. Около продавщицы Галины стояла Татьянка с младенцем на руках.

– Ну дай хоть взглянуть! – уговаривала продавщица библиотекаршу.

– А вдруг у вас, теть Галя, глаз недобрый.

– Что?! У меня глаз недобрый?! – оторопела продавщица. – Да как у тебя язык повернулся такое ляпнуть? Как, значит, костюм твоему немцу из-под прилавка для свадьбы добыла, так все в порядке, а как на дитя посмотреть, так уже и глаз недобрый.

– Ну, ладно, ладно! Чего вы раскричались? Еще ребенка испугаете! – цыкнула на продавщицу Татьянка и с неимоверной гордостью осторожно откинула край одеяльца, в которое была укутана ее дочка. – Смотрите уж!

Орыся и сама заглянула.

– Ох и хорошенькая! – закачала головой.

– Ладненькая! – согласилась продавщица. – И нос, уж извини, Татьянка, не такой, как у тебя.

Татьянка Орысю заметила.

– Добрый день, теть Орыся.

– Хорошенькую… хорошенькую девочку родила. – Орыся знай усмехается. – Знала бы, что встречу, хоть бы гостинчик какой с собой прихватила.

– Зачем? – удивилась библиотекарша. – У нас всего полно. Степа мой как сумасшедший работает, только бы у нашей Ларочки все было.

– Ларочкой назвали? – спросила Орыся.

– Ларисой, – Татьянка ей гордо.

– И имя хорошее. – Орыся по карманам шарит. – Какая досада… Хоть бы какой-нибудь гостинчик для ребенка… – В кармане что-то отыскала, достала и Татьянке протягивает. – А вот… Конфетка. Возьми! Возьми, Татьянка. Говорят, нельзя малому, впервые его увидев, ничего не дать. Плохая примета.

Татьянка одной рукой прижимала к себе доченьку, другой взяла из рук Орыси конфету и вдруг покраснела до корней волос. Орыся и продавщица Галина того и не заметили. Орыся соли взяла, продавщица на нее ворчала:

– И что это ты, Орыся, за такую новую примету придумала – чтобы все ребенку что-то несли, словно новый Иисус Христос родился. И я тоже ей должна что-то дать? А если у меня нет ничего?

– Галя, у тебя за спиной на прилавке полно коробок и пакетов, – отмахнулась Орыся. – Все равно воруешь…

– Что?!

И сцепились бы, да Татьянка глазами сумасшедшими на дочку показала – мол, молчите, тетки, потому что если вы мне дочку разбудите, то я вам тут настоящую бучу подниму! И к Орысе обернулась:

– И откуда у вас, тетя Орыся, тот «Кара-кум» нескончаемый. В сельпо его никогда нет. А еще, помню, зимой, когда я беременной была, так вы тоже мне «Кара-кум» ткнули…

Орыся улыбнулась смущенно, словно извиняясь, что ни у кого нет «Кара-кума», а у нее – завелся. Рукой махнула – мол, да какая разница. И пошла из сельпо на улицу. Татьянка за ней.

– Ну, скажите, тетя Орыся! Что это вы из конфеты секрет сделали!

– Да нет никакого секрета, Татьянка. И сама не знаю, откуда берутся… Может, дети шалят. Все время кто-то Марусе на окно конфеты кладет, а она у меня к сладостям – не очень. В коробку сложила, а я вот понемногу беру… – остановилась. На белую, как те пеленки, библиотекаршу глянула с тревогой. – Что с тобой, Татьянка? Отчего расстроилась?

Библиотекарша дернулась было к Орысе, чтоб «Кара-кум» ей в лицо швырнуть… «Э, нет, – опомнилась. – При чем тут тетка? Я этот «Кара-кум» мужу покажу… Пусть скажет… Пусть скажет мне, как тот…» Едва слезами не умылась.

– Да что с тобой, дочка? – заволновалась Орыся. – Дай помогу дитя донести, а то побелела. Еще упустишь.

– Спасибо, тетя Орыся. Голова закружилась. Уже… Уже прошло. – И бегом по улице.

В Барбулякову хату прибежала, маленькую Ларку в люльку уложила и благодарила ее, потому что дитя спало сладко и дало мамке возможность перерыть весь дом вверх дном.

Татьянка трудилась с такой энергией, что молоко из грудей по животу потекло. На все полочки заглянула, всю мужнину одежду прощупала, старые альбомы с фотографиями да книги перетрясла, и – под диван, и – в сервант, и – в сарае, и даже по кухонным полочкам между посудой. Нет компромата! Ни конфет, ни… Татьянка устала, на табуретку в кухне опустилась. «Что я ищу? – задумалась. – „Кара-кум”»? И так знаю, что он все время его в кармане носит. Неужели к Маруське бегает?»

– Да нет! – вслух. – Где та звезда, а где мы со Степкой!

А душа щемит. Уже и ребенок проснулся, уже и покормила Татьянка дочку, все вещи по местам разложила, дитя на руки взяла, носит, а глаз все что-то по дому ищет. На постель натолкнулась. Села и разревелась – э, нет, не в конфете дело, муж всему виной, потому что как в первую брачную ночь напились, как зюзи, и спарились без памяти, как собаки, с тех пор – ни разу. То, видишь ли, он устал, то Татьянка забеременела и сама береглась, потом бабы немцу нашептали на улице, что если женщина молоком кормит, то нельзя ее касаться. А Татьянкина мама дочке говорила: все это суеверия и темнота беспросветная, потому что сама Татьянку до двух лет к сиське прикладывала, а за это время успела еще забеременеть и родить мальчика, хоть тот и до годика не дожил.

– И на ставки те без передыха бегает, как ненормальный, – прошептала библиотекарша горько.

С пристрастием Барбуляка еженощно ходить на ставок за рыбой Татьянка пробовала бороться с первого дня семейной жизни.

– Рыба… Рыба где? – спрашивала, когда часа в два ночи Степка возвращался домой хмурым и беспомощным.