– А ты не трясись, тогда и не уничтожит – зубы обломает.

– И что ты в том понимаешь?! – раздражался.

– А ты где другое увидел? Куда зовешь? Всюду на наши головы свои попереки найдутся, – рассердилась. – Да ты и сам – Поперек!

Ох и рассвирепел! Как не ударил? Уже и кулак над головой занес, а тут Юрчик в комнату, к отцу ручонки тянет.

– Обидела ты меня, Маруся, – процедил, сына на руки подхватил и пошел во двор.

Маруся еще чуть по дому покрутилась, забрала у него Юрчика и пошла к Орысе.

– Хочешь, пойдем со мной, – сказала Лешке.

– А дом на кого? – глаза отвел. Что есть жена рядом, что нет – ему все равно. Обида душу грызет и, сколько ни заливай ее горилкой, еще глубже вгрызается.

Орыся как ни держалась, разболелась сразу после похорон Старостенко, все чаще вспоминала Бога, бабу Параску и партизана Айдара, словно ко встрече готовилась. Маруся каждый день забегала к матери, иногда оставалась рядом с ней, а через полгода, когда Лешка перестал замечать хоть что-нибудь, кроме собственной обиды, переехала с сыном к Орысе. Ухаживала за мамой и, когда кто-то из надоедливых ракитнянцев въедливо допытывался, почему это Маруся не работает, отвечала:

– Меня муж к Попереку в секретарши не пускает.

Была в том доля правды. Лешка бы повесился от оскорбления, да Марусе и самой не очень-то хотелось прислуживать противному Попереку. А жить-то на что-то нужно, потому что хоть и зарабатывал Лешка неплохо, так и пропивал немало. Как-то Маруся шапочку для Юрчика связала, потом кофтенку, потом к швейной машинке подсела и скоро пол-Ракитного у нее обшиваться стали. Как-то и Татьянка Степкина зашла.

– Маруся, я тут подумала – зачем нам старыми обидами жить…

Маруся усмехнулась, словно кипятком в лицо.

– А с чего это ты, Татьянка, такой доброй стала?

Библиотекарша покрутилась, метров пять ткани достала и не удержалась, похвастала:

– Вот следую твоим советам, потому что поняла – правду ты говорила. Зря я на тебя плохое подумала.

– О чем это ты, подружка?! – насторожилась. – Какие советы? Вроде не ясновидящая, в карты не смотрю, людям не вру.

– А забыла, как на свадьбе моей пожелала найти мне любовника ловкого, потому что немец ни на что не способен?

Маруся рассмеялась.

– Неужели Степка к тебе за столько лет только раз и прикоснулся? – умолкла, библиотекаршу взглядом смерила. – Что, Татьянка, терпение лопнуло? Решила платье пошить и пойти себе любовника поискать?

Только хотела добавить, что не в платье дело, а библиотекарша глазки к потолку подкатила.

– А что его искать? – и добавила тихо и гордо: – Есть уже…

– Вот и лады, – отрезала Маруся, потому что так вдруг обиделась, словно не сама Старостенко в уши жужжала, чтобы горбоносую немцу подсунуть.

– Ого! Да вы только на нее посмотрите! – удивилась Татьянка. – И не спросишь кто?

– Зачем?

– Чтоб у тебя от зависти ноги отнялись! – похвастала, оглянулась, словно в Марусиной комнатке засада, глаза выкатила и прошептала: – По-пе-рек!

– Председатель? – не поверила Маруся.

Библиотекарша радостно закивала и уже не скрывала подробностей, а что их скрывать, когда о главном проболталась, хоть председатель и стучал пальцем по столу, рисуя страшные картинки их с Татьянкой будущего, если хоть кто-нибудь в Ракитном узнает, что в библиотеке – этом храме духовности и знаний – время от времени председатель спускает штаны и такое с библиотекаршей вытворяет, что она потом листает иностранные порнографические журналы (учительница Нина Ивановна в свое время отобрала у хлопца из восьмого класса и велела дочке сжечь в печке) и даже там ничего подобного найти не может.

– Так, значит, ты с ним без любви таскаешься? – только и спросила Маруся.

– Близкие отношения рождают очень волнительные ощущения, – заиграла бровями Татьянка. – Может, это и есть любовь, потому что когда он меня…

– Постой! – перебила ее Маруся. – Ты пришла мне о своем блуде рассказывать или платье шить?

Библиотекарша насупилась, и Маруся вдруг подумала, что теперь завистливая и в общем-то несчастная Татьянка станет опасным человеком, потому что может подговорить Поперека на любую глупость. Напряглась… Вспомнила, как сама Лешку Попереком обзывала. Напряглась еще больше и вдруг тихо сказала:

– Стерва! Пошла вон! Не буду тебе шить!

Татьянка не угрожала, как думала Маруся, не разревелась, только покраснела как свекла, схватила ткань и выскочила из дома. А Маруся села – и ну мысли ворошить. Надолго задумалась. Юрчика из детского садика забрала, к Орысе заглянула, пошла с сыном в новый дом, мужу борща наварила, перестирала все, что грязного нашла, а мысли все где-то бродят.

Лешка домой вернулся. Присела рядом с ним.

– Знаешь, Леша, – ему уверенно. – Вот подсказывает мне сердце, что недолго Попереку по Ракитному шастать.

– Твои бы слова да Богу в уши, – горько ответил Лешка.

– У вас, коммунистов, свой бог, – сказала, мужу тарелку с горячим борщом пододвинула. – Ешь и не пей мне. Вот завтра, например, тебя в район вызовут, спросят, готов ли хозяйство возглавить, а ты что? Вон синяки под глазами, изо рта – как из той бутылки. – Умолкла. – Ешь. А я к маме пойду. Дело у меня есть.

– Хорошо, – сразу согласился, потому что так Маруся сказала, словно знала что-то спасительное и важное.

Маруся в старую хату пришла уже по темному. Юрчика спать уложила, Орысе лекарство дала, окно открыла и присела к столу. Листок из школьной тетради вырвала, шариковую ручку на газете расписала. Задумалась. Стоит ли писать? Лешку вспомнила… Степку… Да что там сомневаться – писать! Прочь из Ракитного эту заразу! И подстилку свою библиотечную пусть с собой прихватит. Над листком склонилась.

«Первому секретарю районного

комитета Коммунистической партии.

Возмущенные ракитнянцы обращают внимание районного комитета партии на то, что председатель местного колхоза Поперек Николай Николаевич ведет аморальный образ жизни, который не отвечает высокому званию коммуниста и руководителя, завел себе любовницу Татьяну Барбуляк, работницу ракитнянской библиотеки, где вместе с ней устраивает оргии и всяческие безобразия в рабочее время.

Ракитнянцы»

Перечитала. Листок сложила – в конверт. Заклеила. Конверт подписала. В карман положила и стала у окна.

– Давай уже, Степа. Иди. Ты мне сегодня особенно нужен.

Немец объявился аж после полуночи. Положил конфету на подоконник.

– Какая-то ты сегодня грустная, Маруся.

Из окна наклонилась, намысто Степку по щеке ударило.