– Ладно, – наконец изрек Ростовцев. – Спорить нам сейчас с тобой нельзя. Не время и не место. Да и спорить тут не о чем. Давай-ка к делам вернемся. Значит, Захарченко надо срочно переправить сюда, а лучше в Ольховку. Там тетя Дуся его вылечит травами и отварами в два счета. Да и место спокойное. Займись, Олесь.

– Хорошо, – кивнул Полына. – Сделаю.

– Теперь с вами, товарищи. Можно бы вас, конечно, спрятать в надежное место, можно снабдить всем необходимым и отправить к линии фронта. Да вот только паренек ваш, Руслан, серьезные вещи рассказывает про механический завод. Что-то больно немцы тут развернулись с непонятными делами, а хозяевами здесь должны быть мы. И наша задача: максимальный урон нанести их планам, живой силе и технике, если возможность будет. Не должны немцы спокойно дела свои делать. Как думаете, товарищи?

– Все правильно, товарищ Ростовцев, – заговорил Соколов. – Спасибо вашим людям, что помогли нам из плена вырваться. Но я другое хочу сказать. Отсиживаться мы не намерены, потому что мы бойцы и командиры Красной Армии. Хочу, чтобы вы сразу это поняли. А про завод нам Омаев успел рассказать. Там есть несколько советских танков Т-34, есть и немецкие танки новых видов. Немцы их чинят и никуда не отправляют, на заводе они стоят. Наш Омаев видел это хорошо, с разных точек. А еще меня немецкий оберст агитировал к фашистам на службу пойти и воевать против своей Родины на своем же танке. Обещал командиром роты сделать.

– Вот сволочи! – стукнул кулаком по столу Ростовцев.

– Я не сразу поверил и до сих пор сомневаюсь, что он говорил мне правду, – добавил Соколов.

– А врать ему зачем? – удивился Полына. – Он вроде силой себя чувствовать должен, чего ему бояться-то?

– Не знаю, – задумчиво покачал головой лейтенант. – Если не придавать значения словам того оберста, а думать только о фактах, в которых я уверен, то получается, что немцы для чего-то пытаются формировать экипажи из пленных советских танкистов. Посадить в трофейные танки и послать на передовую. Зачем? Они не будут уверены, что советские танкисты в ответственный момент не повернут пушки и пулеметы против них. Да и сложного ничего нет для немецкого танкиста научиться воевать на нашей «тридцатьчетверке». Зачем же они собирают экипажи? Я думаю, что ответ мы найдем только на заводе.

– Можем и у того оберста спросить, – усмехнулся недобро Омаев. – Лично.

– Второй раз может так не повезти, – буркнул Логунов. – И немцы будут теперь знать, что в городе есть сопротивление. И охранять будут серьезнее, не абы как. Хрен ты к этому оберсту теперь после ночной шумихи подойдешь близко. Особенно когда он узнает, что у него целый экипаж с лейтенантом во главе из-под носа увели.

– Значит, ответ на заводе? – спросил Ростовцев. – Возможно, проще уничтожить завод, но нам пока это не под силу. Территория большая, цехов много.

– Можно я скажу, товарищ младший лейтенант? – вдруг поднял по-ученически руку Бабенко. – Я все-таки инженер.

– Что, Семен Михайлович? – не понял Соколов. – Вы о чем?

– А если мне на завод устроиться под видом рабочего? Мне кажется, у немцев должен быть дефицит квалифицированных кадров. Только вот документы нужны. Можно особенно и не врать, прямо сказать, что я на Харьковском заводе работал.

– Ну ты хватанул, Михалыч, – с уважением выдохнул Коля Бочкин.

– Нет, это ни в какие ворота не лезет, – покачал Логунов головой. – Зачем тебе так рисковать, Бабенко? Может, проще вот с подпольщиками выйти на рабочих завода, покалякать с ними за бутылочкой. Порасспрашивать. Тебе зачем туда нос совать? Что ты там узнаешь такого, что они не знают?

– А чего они не знают, ты и так не узнаешь, – поддакнул Бочкин. – Новенький, доверия тебе не будет, Михалыч.

– Вот и видно, что вы ничего не смыслите в этом деле, – улыбнулся Бабенко. – Стрелять вы умеете, метко стреляете, а в инженерных делах не кумекаете. По тому, как готовят танки, можно понять многое. Например, если больше внимания уделяется ходовой части, подвеске, гусеницам, значит, готовят для дальнего марша или глубокого прорыва. Если оружием занимаются вплотную, значит, готовят для стрельбы. Пример хотите? Пожалуйста! Готовят танки для стрельб, помните, в том карьере? Немцы учили своих артиллеристов на наших трофейных танках. Куда надо целиться, где уязвимые места. Вот только там, на заводе, я многое и сумею понять. А вы думайте, как мне туда попасть.

И Бабенко, довольный произведенным эффектом, сложив руки на груди, откинулся спиной к деревянной стене. Так он, наверное, делал на заводских совещаниях до войны. Экипаж смотрел на своего механика-водителя и молчал. Все понимали, что Семен Михайлович вообще-то прав.

– Документы, – тихо сказал Ростовцев. – Значит, нужны липовые документы.

– Это вы? – раздался за спиной тихий девичий голос.

Алексей обернулся и с удивлением посмотрел на девушку, которая вдруг так неожиданно появилась. В опустевшем лагере были только танкисты, двое раненых подпольщиков и две женщины – военврач и медсестра из разбомбленного немцами госпиталя, которые попали в окружение в июле. И вдруг… Соколов смотрел на Олю и удивлялся, как она изменилась. Точнее, какой она, оказывается, может быть. Он видел ее вчера и сегодня, когда обсуждали спасение танкистов, когда говорили о наблюдении за заводом. Тогда перед ним была бойкая, активная, с горящими глазами девчонка – вчерашняя школьница.

А сейчас Оля была другой. В ней угадывались не просто задумчивость и мягкость. В лучах угасающего дня Соколов увидел в повзрослевшей девочке женщину. Исчезли угловатость, юношеская стремительность.

Оля повернула голову, глядя на закат, догоравший над лесом, лейтенант увлекся ее теплым взглядом и вдруг понял, что любуется ею. Алексей вздохнул и вспомнил свой родной город, вечера в компании мальчишек и девчонок в городском парке культуры и отдыха Куйбышева, звездные ночи в деревне у бабушки, когда они собирались на бревнах у старого амбара и рассказывали друг другу страшилки.

Но сейчас в душе было что-то совсем иное. Душа требовала покоя, захотелось забыть о войне, о смертях. И – чтобы Оля повернулась к нему и улыбнулась.

– Посидите со мной, – предложил Алексей, чувствуя, что волнуется.

И девушка повернула голову, посмотрела на лейтенанта и улыбнулась. Именно так, как он и хотел. Немножко смущения, немножко радости, что он позвал, немножко грусти, что все происходит не в парке на лавочке возле танцевальной площадки, а в лесу… во время войны.

Она села рядом.

– Меня зовут Оля. А вы Соколов, да?

– Меня Алексеем зовут.

Оля подняла руку и стала подворачивать рукава своего не по росту большого мужского пиджака. Соколов смотрел на ее пальцы. Тонкие, как будто прозрачные, с заметными прожилочками. И вся Оля была такая тонкая, изящная. И не по росту пиджак, и ситцевое платье, испачканное сзади на подоле землей, и простые чулочки на ногах, и осенние коричневые ботиночки, в которых она, наверное, еще в школу ходила, – ничто ее не портило, наоборот, весь образ был очень теплый, близкий, родной.