И только теперь, расправившись с тремя противниками, он смог обернуться и взглянуть на Захарченко. Милиционер сидел на полу с бледным лицом и держался за ногу. Омаев подбежал к нему.

– Что, Коля? – спросил он и тут же замолчал.

Из бедра Захарченко торчал нож, вонзившийся на половину длины лезвия. Четвертый немец лежал на полу, неестественно выгнув шею, и смотрел мертвыми глазами в стену. Омаев застонал от бессилия: все пошло не по плану и он ничего не мог изменить. А в коридоре, как он слышал, все еще боролся с немцем Полына.

– Держись, я сейчас! – шепнул раненому Омаев и бросился за дверь.

Здоровенный немец оказался сильнее и тяжелее егеря. Он уже лежал на Полыне, занеся над ним нож. Олесь из последних сил удерживал его руку. Нож дрожал и готов был вот-вот сорваться вниз и вонзиться в грудь подпольщику. Омаев мгновенно оказался рядом, вырвал у немецкого солдата нож и дважды ударил его в шею.

– Ух, – только и смог выговорить красный от натуги Полына, поднимаясь с пола и сваливая с себя труп врага.

Разговаривать было некогда. Нашумели они сильно, и теперь спасти их самих, не говоря уже о танкистах, могло только чудо. Омаев представления не имел, сколько еще немцев может оказаться в комнатах, в которых не было сейчас света. В голове билась только одна мысль: «Или все вместе, или никто». Схватив Полыну за плечо, чеченец быстро заговорил:

– Там Захарченко ранен, помоги ему и проверьте остальные комнаты. Нам не спастись, если там кто-то есть. Или кто-то слишком крепко спал и не услышал нашей возни, или затаился, не зная, сколько нас. Они теперь готовы. Можете стрелять, но дайте мне возможность вытащить ребят из подвала.

– Иди! – толкнул его егерь кулаком в плечо и стал подниматься на ноги.

Забежав в комнату, Омаев выдернул из груди убитого немца свой кинжал и бросился по коридору к лестнице, ведущей в полуподвал. Он бежал почти неслышно. Его шаги выдавал только скрипевший местами деревянный пол. Вот и лестница. Сделав несколько глубоких вдохов, Омаев постоял у первой ступени. Снизу кто-то задал вопрос по-немецки. Прозвучал вопрос резко и с явной угрозой. Омаев прикрыл глаза, сожалея о необдуманном поступке. Кажется, он подвел людей, кто-то погибнет, Захарченко уже ранен. А он сам сейчас бросится вниз по лестнице и за углом его встретят автоматной очередью. И все.

Но тут Руслан услышал голос Соколова, который кричал по-немецки что-то такое, на что охранник стал реагировать. Они ругались, может быть, лейтенант оскорблял немца или говорил что-то не очень приятное. Делал он это явно умышленно, отвлекая часового от шума наверху.

Немец разъярился и кинулся к решетке комнаты для задержанных. Это Омаев почувствовал точно: торопливые шаги стали удаляться от лестницы. Он не стал ждать и бросился вниз. Все, что происходило в конце коридора, Руслан охватил одним быстрым взглядом. Кто-то из пленных танкистов за решетчатой дверью разозлил немецкого солдата, охранявшего камеру. Из комнаты тянулись руки, а разозлившийся немец замахивался, намереваясь ударить по этим рукам автоматом. И вся его широкая спина была перед Русланом как ростовая мишень. Взмах руки, немец выгнулся и, роняя автомат, повалился на пол. Омаев увидел гвоздь в стене возле большого кресла перед лестницей. Наверное, на этом кресле охранник и дремал по ночам. И на этом гвозде красовался большой ключ от навесного замка. Схватив его, Руслан кинулся отпирать своих ребят.

Старые овощехранилища, которые снабжали зимой Могилев продуктами, были закрыты еще в 1938 году. Закрыты потому, что деревянные конструкции вышли из строя, завелся грибок, расплодились мыши, от которых трудно было избавиться в старых полуподвальных хранилищах. Новые, с использованием бетона и кирпича, выстроили ближе к городу, а здесь, в десяти километрах от Мостока, в лесах, старые пустые, наполовину сгнившие хранилища медленно умирали и зарастали молодым древесным подростом, кустарником и травой. Подъехать к ним на машинах было невозможно уже года три, а пешком туда теперь ходить было некому.

Эту временную базу для своего подпольного отряда Ростовцев приглядел еще в июне, когда гремели вокруг бои, а над головой постоянно стоял вой немецких пикировщиков, бомбивших отступающие советские войска и колонны беженцев. Был Сергей Владимирович не местным, он до войны работал в Минском ОСОАВИАХИМЕ инструктором, а под Могилев попал во время отпуска, где и застрял из-за начала войны. Бывший военный, человек, хорошо знавший не только военное дело, но и хозяйственные вопросы военного обеспечения, участник Гражданской войны, Ростовцев сразу понял, что в тылу нужна работа по формированию сопротивления. Как это было сделано во Франции, когда ее оккупировали фашисты, как это было в Бельгии, да и у нас во время Гражданской войны подпольное и партизанское движение было частым явлением в тылу врага.

Не афишируя своих планов и опираясь в основном на тех, кого он знал лично и кого ему рекомендовали люди, которым он безоговорочно доверял, Ростовцев собрал несколько разрозненных групп, ничего не знающих о существовании друг друга. Действовать они должны были в разных районах, никак не пересекаясь между собой. А главное, у каждой группы была своя задача.

Боевая часть подполья, которая должна была начать организовывать вооруженное сопротивление гитлеровцам, базировалась как раз в старых овощных хранилищах.

Омаев и освобожденные танкисты сидели за длинным столом в деревянном, тщательно очищенном от остатков овощей и тары подвале. Кроме Ростовцева, за столом сидел еще и Олесь Полына.

– Ребятам вашим спасибо, конечно, – хмуро рассказывал Руслан о результатах операции по освобождению своего экипажа. – Я велел им уходить, а они не ушли. Помогли дотащить и спрятать до утра Захарченко в подвалах. Табаку где-то достали с перцем, чтобы след замести. Немцы ведь утром с собаками вокруг шныряли.

– Это вам мальчишки наши рассказали? – с еще более хмурым лицом спросил Ростовцев. – Они опять там торчали, хоть им и велено было уходить? Эх, танкисты, танкисты. Чуть не наделали вы беды. Я до сих пор не уверен, что все обойдется.

– Ты вот что! – заговорил гулким басом Полына. – Это к нашему с тобой спору. Прости уж, что при чужих говорю, да только какие они нам чужие, когда это наша с тобой родная армия. Враг силен, и не справляется пока армия. Время ей нужно. А о тебе вот что хотел сказать. Ты толковый мужик, Сергей Владимирович, да уж больно ты какое-то спокойное и правильное подполье организуешь. Как будто мы зимовать в тепле и без беспокойства собираемся. Вот я поглядел на этого паренька-чеченца. Ты знаешь, как он там дрался за своих? Не знаешь. А мы с Николаем знаем. Вот так всем нам надо. Не отсиживаться и о спокойствии думать, а драться. Жертвы будут? Будут. И я готов собой пожертвовать, коли такое дело. Беда общая, и щадить себя негоже. Пацанов в подполье нельзя. А нам, мужикам взрослым, активнее надо быть. Хватит сидеть и планы сочинять!

Ростовцев нахмурился еще больше и замолчал. Танкисты переглянулись, догадавшись, что стали свидетелями давнишнего и, видимо, непростого спора. Подпольщики замолчали, лейтенант и его экипаж ждали продолжения разговора, не торопили. В чужой монастырь, как известно, со своим уставом лезть нечего.