– Рысь, – ответил Милан, давясь от смеха.

– Руконожка, – предложила свой вариант Нонна, перед тем как повернуться в сторону Голубки в ожидании ее ответа.

– Росомаха.

Брат оживился:

– Отлично! Браво, Голубка, у тебя два очка!

Она приподняла брови и бросила торжествующий взгляд на Нонну. Она этого не сказала, но я словно услышала отчетливо: «Ну, позлись, позлись!»

Ромен перешел к следующему слову:

– Теперь «Спорт». Что у тебя, Нонна?

– Мне не хватило времени ответить.

– Черт! Полина?

– Регби.

– Отлично. Голубка?

– Гимнастика.

Ромен побагровел.

– Ты издеваешься?

– Простите, молодой человек? – обиженно произнесла бабушка.

Похоже, если бы Нонне это было под силу, она сейчас прошлась бы колесом от восторга. Милан съежился. Брат испустил глубокий вздох.

– На каком основании ты поставила «гимнастика»?

– Раз меня попросили назвать спорт, я и назвала тот спорт, которым я занимаюсь в моей богадельне.

– Но слово начинается не с буквы «Р»!

– Так что, значит, я должна солгать?

Ромен закрыл лицо руками.

– Но ты же правильно назвала животное!

Она сверлила его взглядом, будто только что вытащила его пьяным из канавы.

– Меня попросили назвать мое любимое животное, вот я его и назвала. Ты и правда очень странный парень… Вы меня слишком утомили, я, пожалуй, пойду к себе, а вы продолжайте ваши глупости.

Она встала и вышла из гостиной под погасшим взглядом Ромена. Выражение «дойти до ручки» как нельзя лучше характеризовало сейчас его состояние. Нонна положила руку ему на плечо, деликатно намекая, что она-то еще здесь.

Брат предложил нам переключиться на «Тривиал персьют»[38], когда зазвонил мой телефон и спас меня от «обычного преследования». Это была Натали, сообщившая грандиозную новость:

– В субботу, на мое тридцатипятилетие, я затащу к себе Жюли, и мы прекрасно проведем вечер, так что готовься веселиться до утра!

Вот уж не думала, что отпуск повлияет на меня настолько благотворно. Шли дни, и мне все лучше удавалось справляться с тоской, наслаждаться праздностью. Нет, я не валялась целыми днями в шезлонге, но с удовольствием понимала, что не нужно до мелочей планировать свой день, теперь я могла отдохнуть в постели, когда мне захочется, причем без обязательных спасительных телесерий, или просто пойти в туалет без всяких журналов. Мысли мои уже меньше путались – не то что раньше, я чувствовала себя и выглядела отдохнувшей, это бесспорно. Но освобождение части мозга обычно влечет за собой определенные неудобства: теперь в нем появилось достаточно места для ностальгии и сожалений.

Я постоянно думала о Бене. Разумеется, мои мысли подогревало то, что я ежедневно описывала ему одно из своих воспоминаний, но все же мне иногда казалось, что так я выстраиваю очередную защиту перед лицом отречения от моей любви, которое уже пустило во мне корни. Я словно состояла из двух половинок: первая знала, что необходимо избавиться от него, а вторая этому сопротивлялась. Пока побеждала любовь. Невероятное возрождение чувства к Бену напоминало последний всплеск жизни умирающего.

У меня оставалось всего с десяток дней, когда я еще могла напоминать ему о нашей любви. Окончание отпуска должно было положить конец и моим письмам. Когда я их писала, я понимала, насколько наша любовь была сильна, неповторима. Нет, не потому я его выбрала, чтобы осуществить мечту девочки-подростка, не оттого решила соединить наши жизни раз и навсегда. И я желала возвращения Бена вовсе не из гордости. Мне был нужен он, только он, потому что я становилась счастливой, когда он находился рядом, потому что я любила его достоинства точно так же, как и недостатки, потому что я таяла, когда видела отражение его взгляда в глазах нашего ребенка, потому что прикосновение к его коже пронизывало меня дрожью, потому что его голос меня успокаивал, потому что я ни с кем другим не смеялась столько, сколько с ним, потому что он знал обо мне все, мои сильные стороны и слабости, мои тревоги, потому что он любил меня такой, как я есть, потому что я хотела бы всю свою жизнь пройти с ним рука об руку.

Я не могла заставить его полюбить меня снова, не могла заставить вернуться. Не могла же я его связать и запереть у себя в шкафу, чтобы всегда иметь под рукой, хотя мысленно и рассматривала такой вариант. Я чувствовала себя бессильной, но и это не казалось мне самым худшим. Куда страшней другое: если бы его решение осталось неизменным и между нами действительно все кончено, мне пришлось бы до конца дней думать, что я могла бы сделать, чтобы такого не произошло? И что произошло бы, останься он со мной? Но главное – я бы всю оставшуюся жизнь ощущала себя лишь половинкой.

Я присела на прибрежную скамейку и начала писать свои воспоминания. Что еще мне оставалось? Ах, как же я надеялась, что это мне поможет!

5 октября 2006 года

Я никогда не испытывала особой симпатии к твоей коллеге Лоре. Нет, я вовсе ее не ненавидела, просто относилась к ней, как к прыщику, вылезшему на подбородке. Но с тех пор как она попала в автомобильную аварию и ты начал заезжать за ней по утрам и отвозить ее домой после работы, я была готова воспользоваться радикальным средством от прыщей.

Ты говорил о ней не умолкая.

«Знаешь, что сегодня рассказала Лора?»

«На Лоре сегодня были потрясающие туфли!»

«Почему бы тебе не обратиться к остеопату Лоры?»

«Ну и посмеялись же мы сегодня с Лорой!»

Иногда мне казалось, что если бы ты переспал с Лорой «по-собачьи», ты бы мне и это рассказал.

Однажды мы встретились с ней в магазине, и я сразу пожалела, что здесь не продают балаклавы, настолько жалкой я себя почувствовала рядом с ней. Красивая, оживленная, милая; что и говорить: феи, заглядывающие в колыбельки новорожденных, распределяют свои дары несправедливо.

Часто ее имя крутилось у меня в голове ночами.

Лора.

Золото.

Другая[39].

Тебе я об этом не говорила. В конце концов, это была чисто моя проблема. Я должна была справиться с ревностью сама. Утешала я себя так: будь у тебя к ней чувство, ты бы не говорил о ней постоянно.