В тени, напротив, лежал чистый, похожий на легкую пудру, весенний снег. Именно там дырявили ледяную поверхность реки своими клювами болотные птицы. Кто-то написал на прибрежной скале белой краской: «Долой Ермака, долой Сталина-Гитлера». Таинственный ветер трепал небольшой баркас, застрявший среди торосов. Из обветшалых печных труб портовых домов поднимался едва заметный голубой дым.

Девушка забралась на высокий речной берег. Ровно над ее головой скользила по небу тысячеголовая стая диких гусей. Мутные массы воды, прибывающие сверху по течению, поднимали льдины всё выше и выше. Грохот нарастал. И вот уже последние острова ледяного покрова реки треснули, превращаясь в огромные плавучие льдины, которые жадно набрасывались друг на друга и устремлялись вверх, наползая на обрывистый берег. Никакая преграда не выдерживала их силы, они крушили береговые строения и причалы. Девушка залезла на скалу. В камне было выбито сердце, а внутри него надпись: «Валентина + Володя 14.8.1937».

Она поднялась еще выше и увидела вдалеке небольшой парк. Туда вела протоптанная тропинка. Девушка присел на мгновение отдохнуть на скамейке. Спокойно взирающие на все облака на бледно-синем небе пахли весной. Девушка вслушивалась в далекое Охотское море и смотрела на новые строящиеся многоэтажки, которые, казалось, постепенно погружаются в землю. Позади большой кедровой сосны появился военный оркестр. В черных шинелях и черных ушанках с кокардами музыканты короткими шажками двигались к небольшому фонтану в центре парка. Посреди заснеженного источника стояла бетонная колонна, к верхушке которой был прикреплен фонарь с жестяным куполом. Он пронзительно позванивал на ветру. Музыканты настроили свои застуженные инструменты, палочка дирижера вздрогнула, и воздух наполнился задорным военным маршем.

К вечеру пошел колючий снег. Девушка все еще бродила по городу. Яростно-красный свет умирающего солнца повис над разбитыми улицами. По мере удаления от центра улицы сначала становились узкими и капризно извилистыми, а потом превратились в прямые и строгие. Девушка скучала по Москве и Арбату, где так весело петляют улочки и переулки. Порывистый восточный ветер стал крепчать. Он раскидал облака и очистил небо, девушка повернула и пошла обратно в центр.

Вернувшись в гостиницу, она направилась прямо в ресторан. На дверях заведения висели сразу три таблички: «Закрыто», «Закрыто на обед» и «Закрыто на инвентаризацию». Ресторан был полон, и девушка смело шагнула внутрь. Наряду с местными постояльцами в зале сидело несколько китайских торговых представителей, пара корейцев и один японец. Официантка с грушеобразной формой тела показала на столик возле окна, где сидела худая женщина в лохматой шапке, с нервным и подвижным лицом. Женщина и девушка смотрели то в зал, то друг на друга. Женщина достала из югославской сумочки изящную пачку сигарет, вставила одну из них в янтарный мундштук и закурила. У нее были тонкие красивые руки.

Девушка заказала пшенную кашу, квашеную капусту, моченый горох, котлеты, зеленый лук и омлет с ломтиками помидоров.

— У тебя в ванной всё в порядке? — спросила женщина. — Я не могу заснуть, потому что газовая колонка всю ночь пыхает и гудит. Я не привыкла к такому шуму. Пятнадцать месяцев я жила в тайге, и городская жизнь действует мне на нервы.

Женщина улыбнулась, поправила шапку и достала еще одну сигарету.

— Мы искали нефть далеко на севере. В этот раз ничего не нашли. — Женщина закурила и долго смотрела на тлеющий конец сигареты. — Если нефть находят, то деревню сравнивают с землей, а на ее месте возводят нефтеналивную станцию. Собак убивают, потому как они больше не понадобятся. Жителей деревни перевозят в другое место, которое может находиться в трехстах километрах от прежнего. Дорог, естественно, нет.

Она выпустила струйку дыма, направив ее на розовую гвоздику, одиноко торчавшую в высокой вазе.

— На сей раз нам пришлось уехать с пустыми руками. Деревня осталась стоять, где стояла, изрытая тракторами и грузовиками. К их радости и к нашей печали. Теперь полечу в Москву отдохнуть, у меня трехмесячный отпуск. Буду гулять с подругами по проспекту Мира, сидеть в кафе и болтать о пустяках. А через три месяца вернусь сюда, чтобы с удовольствием снова взяться за работу. Мне здесь нравится. А вам?

Женщина посмотрела на девушку, слегка склонив голову.

— Я не замужем, мне нравится быть с людьми. Я рассуждаю, как Чехов: если боишься одиночества, не женись.

В зале работало с десяток официанток. На кассе сидела пышнотелая дама, которую развлекали своими байками молодые парни, ожидающие разгрузки фургона. Стоявший в дверях охранник с негнущейся спиной разговаривал с дежурной. Бабуля-администратор, кутаясь в толстую ангорскую шаль, сидела за маленьким столиком и точила карандаши. Перед ней стоял зеленый телефон и лежал коричневый календарь. В углу коридора коротали время старухи уборщицы с ведрами возле ног и огромными черными тряпками в руках. Один столик целиком заняли посудомойки. Гардеробщик заснул на скрипучем стуле посреди тяжелых зимних пальто.

На сцене ресторана появился оркестр, все музыканты в темных костюмах. На контрабасе играл китаец, барабанщик был, по-видимому, из Кореи. Звуки «Подмосковных вечеров» наполнили окутанную табачным дымом танцплощадку.

Элегантный молодой японец пригласил соседку девушки танцевать. Пары медленно двигались по паркетному полу, освещенному очень похожей на хрустальную, но все же пластмассовой люстрой. Под ней, казалось, сконцентрировались все радости и печали погрузившегося в темною ночную мглу города.

На улице морозный ветер подхватывал снежинки и закручивал их в снежные вихри, тянущий руку Ленин с интересом заглядывал в окно ресторана. Женщина попрощалась с девушкой и скрылась вместе с японцем в глубине гостиницы.

Девушка вышла на улицу. Единственным ее спутником в тихом уснувшем городе стало безоблачное, беззвездное, полинявшее небо. В одном из переулков девушка решила затянуть в бар. Горький табачный дым ударил ей в лицо. Она на секунду засомневалась, но любопытство заставило ее войти внутрь. На грязном полу валялись двое отключившихся мужиков. Девушка заказала пиво, но ей всучили отвратный на вкус синеватый квас. Она поставила кружку на стол и вышла.

Густая безлюдная ночь окутала ее. Казалось, в погружающемся во тьму городе обитает лишь ветер, ночной ветер и шелест снега. Девушка миновала памятник с жалким саженцем ели и пошла вдоль бульвара, разглядывая великолепные орнаменты каменных домов. Из двух улиц она всегда выбирала ту, что поуже. Дома стояли темными, призрачно-желтый свет горел лишь в редких окнах.

Ирина первый раз поцеловала девушку, когда они вместе были в Мавзолее. Все произошло быстро и трепетно, так что даже молодые парни из охраны ничего не заметили. А если и заметили, то не поверили своим глазам. Когда они вернулись домой, Митька поздоровался с ними, криво улыбаясь. Второго поцелуя пришлось ждать долго. Но когда он случился, пути назад уже не было. Все произошло в тот момент, когда Митька лежал в смирительной рубашке в психиатрической больнице. А потом настал день, когда Митьку выписали. Это был радостный день, хотя Ирина и девушка понимали, что самое худшее для них троих еще впереди.