Днём я боялся выходить на улицу. Мне уже мерещилось, что люди показывают на меня пальцем, а если я видел двух разговаривающих прохожих, то обязательно думал, что они говорят обо мне: "Вон тот самый бандит, о котором писало "Народное благополучие".

Нервы мои начали сдавать, я превратился в мнительного, болезненного, раздражительного пессимиста. Раньше во всех бедах я винил только самого себя; теперь же я обвинял и ненавидел всех. Я уже считал, что в мире не осталось честных людей. Я смотрел на толпу прохожих, идущих по улице, и видел перед собой орду разбойников и грабителей. В ужасе я взирал на город - скопище врагов, жаждущих моей крови.

* * *

Однажды холодным январским вечером мне стало совсем невмоготу: больше я не в силах был сидеть дома.

На улице темень - хоть глаз выколи. Медленно падает снег. Изредка проносятся автомобили, и на тротуарах, в лучах автомобильных фар, на мгновение возникают, точно призраки, одинокие фигуры прохожих.

Какая-то машина, поворачивая за угол, едва не сшибла меня, обрызгав с ног до головы грязью пополам с мокрым снегом.

При мысли, что смерть только что пролетела рядом со мной, чуть было не задев своим крылом, я на мгновенье оцепенел. Когда я пришёл в себя и огляделся, то увидел, что стою на знакомом перекрестке. Лет пятнадцать назад мы проезжали здесь вот таким же вечером. Муж сестры вёз нас с братом Музаффером в театр на Бейоглу. Мы ехали в карете, которую паша-батюшка получил в подарок от султана, именно на этом месте свернули за угол.

Я всё шёл и шёл по улице, пока она не привела меня на мост Ункапаны. Я облокотился на скрипучие перила и стал смотреть вниз, на воду. Снег падал, не переставая, и море, казалось, утонуло в тумане. Зловеще чернела вода. Будто тусклые лампады гробниц, вдали мерцали огни на мачтах кораблей.

Когда я брёл по улице, спускаясь к мосту, у меня мелькнула мысль: а что, если броситься в море? Но теперь эта мысль о смерти внушала мне только страх, вызывая холодное отвращение.

Сколько я так простоял, сказать трудно. Мимо прошли двое. Один из них окликнул меня:

- Чего стоишь, дружище? Я не ответил.

- Шагай лучше домой, парень, да ложись спать! - посоветовал он. – Ишь, нашёл время мечтать!

Они прошли мимо, и я слышал, как один сказал своему товарищу:

- Видать, выпил лишнего. Или в море свалится, или замёрзнет к утру.

Прохожие скрылись в темноте. Я пустился в обратный путь. За это время я успел основательно продрогнуть. От холода уже зуб на зуб не попадал. Тело ныло тупой болью.

По дороге мне попалось несколько жалких, грязных кабачков. Я решил заглянуть в один из них, выпить рюмку коньяку для бодрости и немного обогреться.

Я открыл дверь, и в лицо пахнуло теплом; запах винных паров защекотал ноздри. В кабачке было полно посетителей. Стряхнув с одежды снег, я подошёл к стойке и попросил рюмку коньяку.

Из глубины помещения доносился хор пьяных голосов, топот ног и завыванье волынки. По всему телу приятно разлилось тепло. Я выпил ещё рюмку и хотел расплатиться, но хозяин сделал протестующий жест и отказался взять деньги.

- С вас ничего не причитается, - многозначительно улыбаясь, сказал он.

- Это почему же? - удивился я.

- Вас угощают товарищи. - Хозяин указал на стол в углу.

Я обернулся. Какой-то лохматый парень махал мне оттуда рукой. Я узнал армянина Карапета, мы познакомились с ним в тюрьме. Когда я увидел его в первый раз, это был тощий человек - кожа да кости. Мне стало жаль его, и я отдал ему своё старое пальто, поделился едой.

Карапет не забыл моего имени.

- Иффет-бей, окажи честь, выпей с нами! - закричал он мне, потом, обратившись к своим собутыльникам, представил меня: - Парень что надо, свой в доску!

Моё колебание он расценил как нежелание присоединиться к компании.

- Пройдём в другую комнату, - предложил он, - там спокойнее.

Его товарищи стали меня тоже уговаривать. Пришлось согласиться. Мы пересели в сравнительно тихое место. Официант тотчас принёс несколько бутылок водки, тарелки с закуской.

От водки я отказался.

- Вы, наверное, здорово продрогли? - участливо спросил Карапет. - Сейчас я закажу вам горячего вина, сразу согреетесь.

Одного из приятелей Карапета, грека лет сорока пяти, звали Йорго. Другой оказался мусульманином, родом из Болгарии. Судя по всему, были они людьми без определённых занятий, промышляли грабежом, а может быть, только мелкими кражами. И меня, человека незнакомого, упорно принимали за своего.

Карапет ударился в воспоминания про нашу тюремную жизнь, потом, рассмеявшись, сказал:

- Нет, не стоит поминать её лихом: всё равно, рано или поздно, там окажемся!

Он говорил со мной откровенно, словно мы были закадычными друзьями, подробно рассказывал о житье-бытье. Оказалось, что все они работали: Карапет - подмастерьем у плотника; беженец из Болгарии - на кирпичном заводе, а Йорго торговал рыбой. Но на один заработок, известно, не проживёшь. Вот и приходилось время от времени пополнять свою казну, занимаясь воровством.

От вина и тепла меня вдруг охватила сладкая дремота. Я чувствовал, что оставаться здесь уже неудобно, но встать и уйти у меня не было сил. Я просидел в этом кабачке более двух часов. Когда я вышел на улицу, ветер уже стих, потеплело, на небе появились редкие звёзды.

Шагая домой по опустевшему, словно вымершему городу, я думал: "Закон поставил на мне клеймо, выбросил меня из общества честных людей. Все, кого я любил, отвернулись от меня. И вот сегодня, в воровской компании, где я провёл вечер, я обрёл былую уверенность, ко мне вернулось прежнее спокойствие. Выходит, я уже отпетый преступник? Нет, конечно, я так не думаю. Но факт остаётся фактом: разве не близок тебе тот, перед кем ты не краснеешь, не опускаешь от стыда глаз?"

После того как я ушёл из газеты, прошло уже четыре с половиной месяца. Четыре с половиной месяца одиночества и борьбы за жизнь. Ни один человек во всём Стамбуле не знал о моём отчаянном положении.

Это было самое трудное время. Милостыни брата не хватало даже на хлеб. Часто мне приходилось ложиться спать голодным.

Дух мой был сломлен. Я уже не походил на человека. Словно голодный зверь, я жаждал только одного: еды - я хотел есть, чтобы не умереть. Я не переставал искать работу. Я клянчил, умолял, унижался. Брань и оскорбления на меня не действовали.

За эти четыре с половиной месяца я постиг ещё одну горькую истину: все неудачники в надежде заработать деньги и получить место способны переносить любые оскорбления. Глупая, пустая надежда! Смирения и покорности ещё недостаточно для того, чтобы добиться успеха. Нужно уметь гнуть спину и знать, кому лизать пятки. Надо научиться спокойно проглатывать оскорбления. Когда человек отрекается от собственного достоинства, он невольно становится жалким, несчастным, и он похож тогда не на верного раба, а на поверженного врага. Вот поэтому, когда ты обращаешься за помощью, то либо тебя не замечают, либо подозревают в тебе преступника…