Мальчишка не отвечал. Его тянули за руку, пытались поднять, - тогда он начинал реветь.

- У него в самом деле мать умерла? - спросил я.

- Да нет, это я ему говорю, чтобы он тут не сидел. Слова незнакомца поразили меня. Я слышал, как успокаивали сирот и говорили им, будто их мать отправилась молиться в Мекку. Такую ложь, сказанную из сострадания, я ещё мог понять. Но чтобы нашлись бессердечные люди, которые при живой матери говорили ребенку: "Твоя мать попала под поезд, мы её похоронили. Не жди её понапрасну!" - такое понять я уже был не в состоянии.

- Зачем же вы так говорите, эфенди? - не выдержал я.

- А что поделаешь? Другого не придумаешь. Каждый вечер сидит мальчишка вот тут на камне, - глядя на него, сердце разрывается. Видно, паренёк из беженцев. Недели две назад мать тут его оставила, сказала, наверное: "Жди меня здесь! Я приду, заберу тебя", - и сама сбежала. Вот он и ждёт. Есть же такие бессердечные матери. Впрочем, всякое бывает. Может, её и винить грешно. А мальчонка остался теперь один-одинёшенек. Днём по улицам бродит, побирается. Ночью спит в сарае. Запомнил, что ему сказала мать: "Жди меня здесь. Я приду, заберу тебя", - вот и приходит каждый вечер сюда, сидит на камне до самой ночи: мать ожидает. Чтобы он не тешил себя пустой надеждой, я ему говорю, что её поездом зарезало. Только он и слушать не желает.

- А куда же полиция смотрит?

- У полиции своих забот по горло.

- Разве здесь нет сиротского приюта?

При тусклом свете фонаря я заметил, как человек в чалме горько усмехнулся.

- Ваша милость, наверное, в наших краях впервые, - сказал он.

Они собрались уже уходить, я задерживал их.

- Мне, очень жаль мальчишку. Неужели нельзя ничем ему помочь? – спросил я опять.

- Коли желаете, дайте ему несколько куругаей.

- Нет, я хотел бы ему помочь по-настоящему.

- Ну, если у вас много места в доме, возьмите его к себе. А то попытайтесь устроить его в приют в Стамбуле или ещё где-нибудь. У вашей милости, видно, добрая душа. Если это в ваших силах, помогите мальчишке. Аллах вас за это вознаградит.

Все разошлись, и я присел около мальчишки. Из-под свалявшихся чёрных как смоль волос глядело истощённое от голода, но очень симпатичное детское личико. Сперва ребёнок меня дичился, на мои вопросы не отвечал. Я ласково говорил с ним, утешал его и уговаривал, и он понемногу стал слушать меня. Он согласился пойти со мной в полицейский участок. Для пущей важности я предъявил комиссару свои служебные документы.

- Еду завтрашним поездом в Стамбул. Вот хочу определить этого беспризорного мальчика в детский приют, а если не получится, то отдам его в школу за свой счёт. Прошу выдать мне на то ваше разрешение.

Похоже, комиссар был добрым человеком.

- Вы поступаете, беим, очень благородно. Никакого разрешения вам не требуется. У них ведь никаких документов не бывает. Скотине и той хоть счёт ведут, а таких, как он, у нас никто не считает. Это - дети аллаха, - его милостью только и живы. На всякий случай я вам, пожалуй, выдам бумагу; чтоб в дороге не было неприятностей.

* * *

Разъезжая по делам фирмы, я завязал нужные знакомства с влиятельными чиновниками в Стамбуле. Вот с их-то помощью я и рассчитывал устроить Сабри в приют. Только они ничего не смогли сделать, а может быть, просто не захотели. И мне пришлось определить мальчика в частную школу-интернат.

Директор школы, оформляя бумаги, спросил моё имя. Назвать своё настоящее имя у меня не хватило смелости: а вдруг он запомнил его из газет, и ему покажется подозрительным, что вор и бандит решил заняться благотворительностью.

- Опекун мальчика Джеляль Зия-бей в Копье, - сказал я. - Я вношу за мальчика деньги от его имени.

Я ехал из Измира в Стамбул. Стоял уже декабрь, погода была холодная, небо обложено тучами. В долине Менемен нас встретил порывистый ветер, начался снегопад.

- Не нравится мне эта погода, - сказал мой попутчик, пожилой майор. - Можем попасть в буран, застрянем, не дай бог!

В поезде ехали главным образом военные, больные и раненые, которым врачи предписывали перемену климата, демобилизованные из армии инвалиды да бесчисленные бедняки-беженцы со своими семьями. После Манисы ветер усилился. Поднялась метель, да такая, что света божьего не видно! Дорогу всё больше и больше заметало снегом.

До наступления ночи надо было приехать в Ушак и там переночевать. Только бы туда поспеть до темноты. Но локомотив еле тащился; его топили дровами - и он застревал чуть ли не на каждом повороте.

Когда до станции было уже не более двух часов езды, дорогу совсем занесло, и поезд остановился.

Казалось, пришёл конец света. До вечера ещё далеко, а темень такая - хоть глаз выколи! Дети орут, женщины плачут, мужчины, собравшись у вагонов, спорят и ругаются. Одни считают, что всё равно придётся провести ночь здесь и поэтому надо подумать о ночлеге: раздобыть дров, развести огонь. Другие предлагают, не теряя времени, отправиться в ближайшую деревню, до которой, говорят, полчаса хода.

Мой попутчик, майор, предложил третий вариант:

- Давайте всех больных и женщин поместим в один вагон. Может, локомотив дотянет его до Ушака.

Но железнодорожники заявили, что и это невозможно.

За себя я боялся меньше всего: закутаюсь поплотнее в пальто, как-нибудь и дотерплю до утра, а каково придётся больным и женщинам?

Я брёл вдоль состава, застревая в снегу, и думал об этом. И тут я вдруг увидел девушку в чёрном платке-чаршафе. Она одиноко стояла у самого последнего вагона. На смертельно бледном лице её было написано смятение. Она хотела что-то спросить, но, видно, не решалась. Наконец она несмело приблизилась ко мне и произнесла дрожащим голосом:

- Извините, бейэфенди!

- К вашим услугам!

- В вагоне лежит больная мама. Ей очень плохо. Если её оставить здесь на ночь, она обязательно умрёт. Что делать, ума не приложу. Посоветуйте, ради Бога, что-нибудь.

У девушки было милое моему сердцу стамбульское произношение. Что я мог ей ответить? Легче всего, конечно, было сказать: "Сами видите, в каком мы положении. Что я могу вам посоветовать?"

По её виду, по её голосу я понял, что она в отчаянии. И, не найдя иного выхода, она обратилась ко мне, как будто это была её последняя надежда.

- Ваша матушка заболела сейчас, в поезде?

- Нет. Но в последнее время ей было лучше. И когда погода вроде бы установилась, мы тронулись в путь. А тут на нашу голову такая беда. Девушка не выдержала и заплакала.

- Вы едете из Измира?

- Да, из Измира. Теперь вот должны возвращаться в Стамбул.