Савва по-прежнему сохранял свою веру в гармонию мира, сотканную из взаимосвязанных в единое элегантное уравнение событий, так что ненарушимое спокойствие его не дрогнуло и тогда, когда дверь в квартиру вдруг сотряслась от мощных ударов, а потом и вовсе рухнула, вырванная из петель. Может быть, он просто не успел испугаться, да и не понял толком, что происходит: полыхнуло зеленым, вокруг словно образовался пузырь звенящей, вибрирующей пустоты, а затем они с Яной вдруг оказались в каком-то странном, пыльном и тихом месте, похожем на комнату в заброшенном доме, в которую десятилетиями никто не входил. По ощущениям Саввы, пробыли они там едва ли десять минут, но когда вышли на незнакомом ему широком проспекте где-то на Охте, то вокруг грохотал и шумел жаркий городской день, пропитанный дымом и выхлопными газами, сновали машины и пешеходы, и Яна сказала, что знает, куда и к кому им нужно идти.

Я посмотрел на Ильинского. Он и сейчас был неестественно спокойным и каким-то удовлетворенным: взгляд устремлен вдаль, на губах временами появляется немного смущенная и извиняющаяся улыбка, сидит, зажав коленями ладони, поверх покрывала на краешке моей тахты и время от времени утвердительно покачивает головой в разных моментах рассказа или добавляет что-то тихим, но твердым голосом. На светлой рубашке болтается увесистый круглый значок со стилизованным изображением факела и надписью «Дружба-84». Пока разговор шел преимущественно о нем, он еще вступал в разговор, уточнял что-то, жестикулировал, хоть сдержанно и неловко, а ближе к концу повествования просто внимательно слушал и только кивал, будто соглашаясь со всем, что она говорила.

С другой стороны, я тоже сейчас выглядел со стороны совершенно невозмутимым: сидел себе с задумчивой физиономией на стуле у письменного стола и качал головой, как игрушечная собачка на приборной доске автомобиля, как если бы разговаривал с другом, рассказывающим походные байки, а не слушал историю, которая чем дальше, тем больше превращалась в нечто настолько невообразимое, что единственным способом сохранить рассудок было просто воспринимать ее содержание, не пытаясь как-то осознать и уложить в голове услышанное.

А что еще мне было делать? Хвататься за голову? Воздевать вверх руки с воплем «Не верю!»? Бегать, вцепившись в волосы, по своей тесной комнате от окна к двери? В ситуациях немыслимых и невероятных человек рефлекторно избирает самый тривиальный для себя образ действий, каким бы он ни был странным или неуместным в сложившихся обстоятельствах; так гипотетический дикарь, впервые увидевший автомобиль, просто метнет в него дротик без рассуждений и попыток понять, что за чудовищное видение вынырнуло перед ним на просеке среди джунглей, ибо он охотник и будет вести себя так, как привык. Я же привык выслушивать показания и находить в них несостыковки и бреши, благо в том, что рассказывала она – я все еще не мог внутренне решиться называть ее ни Яной, ни тем более элохим, – таковых было в достатке.

Она сидела рядышком с Саввой: светло-рыжие кудряшки, едва заметные ресницы и брови, очень белая кожа, большой красный рот, веснушки на круглом курносом носике, голубые глаза – выросшая девочка-сорванец, которая с первого взгляда кажется такой привлекательной, что перехватывает дыхание и делается неловко и немножечко стыдно, а присмотришься – страшненькая, в общем-то, барышня. Только взгляд у нее был очень твердый, спокойный и сильный, какой-то древний, словно смотришь на звезды в полночном небе, а они отвечают тебе, глядя в упор.

За окном застыл жаркий вечер. Раскалившееся за день дымное небо белесо светилось, сумерки лишь чуть тронули ленивый застоявшийся воздух, но в некоторых окнах дома напротив уже зажгли свет: люди коротали время за чтением, вечерним чаем или перед телевизором, знать не зная ни про квантовые частицы, ни про УБВ, ни про облекшуюся в живую плоть электромагнитную волну у меня в комнате.

Счастливцы.

Из родительской комнаты донеслись звуки мелодии «Время, вперед!»[9]. Даже через закрытые двери и стены чувствовалось напряженное молчание, в котором сейчас папа и мама молча сидят у экрана.

– Савва Гаврилович, – сказал я, – не хотите ненадолго составить компанию моим родителям? Они будут не против. Отдохнете немного, телевизор посмотрите.

Он покосился на Яну. Та чуть шевельнула худенькими плечами и едва заметно кивнула.

– Да, хорошо, – ответил Ильинский.

Встал, помялся немного и вышел, аккуратно притворив дверь.

Мы остались вдвоем.

Она чуть склонила голову набок и уставилась на меня с любопытством. Я молчал, постукивал карандашом по столу и старательно не отводил взгляд. На тумбочке отчетливо тикал будильник. Хлопнула внизу дверь парадной. Яна поерзала, потом скинула гостевые желтые тапочки и уселась на тахте, подогнув под себя ноги. У нее были маленькие стопы, детские пальчики с коротко подстриженными ноготками и нежно-розовые пятки без всяких огрубелостей и мозолей. Совсем новые пяточки. Мне вспомнился атлетический труп «американца» в морге судебно-медицинской лаборатории и слова Левина: «Как будто и не жил никогда». Эти девичьи пятки убеждали в правдивости рассказанной истории больше, чем любые сногсшибательные трюки с фантомами и гаснущим светом.

За стенкой два хорошо поставленных голоса обеспокоенно рассказывали о росте международной напряженности. Яна вздохнула, посмотрела в окно, потом снова перевела взгляд на меня. Голубые глаза замерцали, как холодные звезды. Я выдержал и ответил тем годами отработанным взглядом, каким обычно смотрят на гражданина с увлекательной биографией, которого взяли ночью с пистолетом и чужим кошельком и который клянется, что нашел это все в кустах пять минут назад и как раз шел в отделение милиции, чтобы с чистой совестью сдать находки.

– Не понравилась история? – наконец спросила она.

– Понравилась. Как декорация к детскому спектаклю – если очень захотеть, то можно во все поверить.

Она вздернула белесые брови:

– Вот как? Я могу доказать, – и потянулась пальчиком к широкому браслету на левой руке.

– Стоп, стоп! – я предостерегающе поднял руку. – Фокусов и чертовщины мне и так хватило этой ночью, спасибо!

Она хихикнула, потом посерьезнела и кивнула:

– Да, я в курсе. Ты знаешь, кого умудрился загнать на крыше?

– Нет, но об этом потом.

– А о чем сейчас?

– Кое-что не вяжется в этом увлекательном рассказе.

– Например?

– Если то, что изобрел Ильинский, может иметь настолько катастрофические последствия, не проще ли было его просто убить?

Она замотала головой, так что кудряшки выбились из-под заколки и растрепались, и широко распахнула глаза, испуганно и, как мне показалось, искренне.