Дверь в подъезде такая старая, что через редкие дырки можно увидеть московское серое небо. Перед тем как шагнуть на улицу, Лиза одной рукой снимает злополучное ожерелье и не глядя опускает его в лиловую сумочку.

Задумавшись, не замечает, как дряхлая старуха преграждает ей путь.

– Простите, – говорит Лиза, опустив голову и даже не глядя на незнакомку. Пытается пройти, но бабушка встала неподвижной скалой.

Тогда Лиза наконец поднимает взгляд, но в темноте подъезда с трудом можно увидеть что-то дальше собственного носа.

– Мы знакомы?

Конечно, нет. Лиза бы запомнила эти пронзительные васильковые глаза, крючковатый нос и сухие, как изюминки, маленькие губы. Выглядит старуха бедно, но вполне прилично, только вот правый рукав зеленого плаща порван в районе локтя.

– А сама как думаешь? – Старуха щурится.

– Думаю, что нет.

– Ну нет так нет. Тогда еще познакомимся.

Каждый шаг эхом отдается в ветхом здании. Лиза потом долго смотрит вслед этой странной женщине, а когда ее уже не разглядеть, то вслушивается в медленные ритмичные шаги.

Сто один, сто два, сто три… Чем ближе старуха к материной квартире, тем больше Лизу охватывает страх. Это совпадение, не больше, убеждает она себя.

Наконец наступает тишина. Только тишина клубится в воздухе – внутри Лизы же бушует ураган. Каждая клеточка тела пульсирует, отдавая в голову, которая вот-вот готова взорваться.

Скрипит ветхая дверь. «Никто ее давно уже не запирает – красть-то нечего», – скорее рефлекторно напоминает себе девушка.

Хотя нет, на самом деле есть одна вещица, на которую может позариться чужой человек. Только спрятана она надежно, в пазу пыльного деревянного подоконника. Туда-то уж никому в голову не придет залезть, если, конечно, не знать, где искать.

Маленькую вечность Лиза разрывается между тем, чтобы вернуться в квартиру, и тем, чтобы просто уйти. И в конце концов она вспоминает слова самой старухи. Еще познакомимся, но не сегодня.

Через три часа они встречаются с Денисом. То же место, те же обстоятельства. Только теперь на лице у мужчины Лиза замечает первые морщины. По идее, давно пора, чай, уже не мальчик, но в этих маленьких реках столько человечности, что волей-неволей проникнешься нежностью.

– Все в порядке? – спрашивает Лиза, застегивая жемчужные пуговки на рубашке.

– Я бы предпочел об этом не говорить. – Обычно не курящий Денис достает из висящих на спинке кровати брюк пачку сигарет.

– Что-то дома?

– Я же сказал, не сейчас.

«Никогда», – добавляют его глаза.

Но Лизу не обманешь: что-то беспокоит Дениса так сильно, что даже сейчас он находится не с ней, а в собственных мыслях. Он никогда ей не принадлежал. Всегда будет что-то важнее. Работа ли, жена – не имеет значения. Пройдет еще тысяча лет, а она по-прежнему будет на втором месте.

– Дарье непросто, – наконец выдыхает он.

Обычно он не произносит вслух имя супруги, но тут что-то гораздо серьезнее, чем обычно.

Лиза равнодушно пожимает плечами:

– Зато до этого сколько лет было просто. За все нужно платить, ты сам мне когда-то сказал. Не стоит удивляться огромному счету за телефон, если пять часов висел на международном звонке.

– Только вот ее никто не предупреждал, что это будет за звонок.

– Подожди-ка. – Девушка игриво опускается на четвереньки и с широкой улыбкой начинает двигаться в сторону любовника, как маленькая хищница. – Неужели тебе стало ее жалко? Ты столько ей дал. Дал жизнь, которой у нее в противном случае не было бы.

– Знаю.

– А раз знаешь, чего мучаешься?

– Я же не злодей, если ты не забыла.

– Не злодей, – сюсюкающим тоном передразнивает Лиза. Указательным пальцем касается кончика носа Дениса и бесшумно смеется. – Какими же простыми категориями ты начал судить, нарядившись в деловой костюм.

– Уж кто бы говорил.

Облако серого дыма вылетает изо рта и растворяется в и без того душном воздухе гостиничного номера. Лиза замирает, отодвигается и садится на кровать, рассеянно вглядываясь в предзакатное небо. Действительно, не ей такое говорить, а потому перед глазами у нее встают лица напуганной матери и незнакомой старухи. Сначала это два отдельных лица, но затем они постепенно сливаются в одно, перемешиваются и становятся единым изображением.

Если бы у девушки хватило сил, она бы вскрикнула. Зажав руками рот, Лиза давит на корню подступающие слезы. Теперь понятно, зачем старуха приходила к ее матери. Она как раз из тех, кто знает, где искать.

Нужная квартира находится быстро. У этой двери как-то особенно уютно, но слишком уж чисто. Коричневый коврик с жесткой щетиной будто только что купили в магазине товаров для дома. На дверной обивке – ни единого пятнышка. А уж этого звонка точно либо никогда не касались, либо его каждый божий день протирают чистой тряпочкой.

Лев некоторое время переминается с ноги на ногу, не зная, позвонить или постучать. В итоге решает отправить сообщение через мессенджер:

«Я пришел».

Ответ не заставляет себя ждать:

«Ну так что стоишь как неродной:—)».

И в конце – непривычный для их переписки смайлик с длинным носом и электронной ухмылкой.

Дарья открывает дверь не сразу. Сначала щелкает задвижка, затем секунд на пять воцаряется тишина, и только потом поворачивается сам замочный механизм.

Такой Лев Дарью еще никогда не видел. В элегантном домашнем платье и тапочках, в которых прямо сейчас выходи хоть за хлебом, хоть в театр. Простой дневной макияж: ресницы, брови, немного румян на бледные щеки. Светлые волосы собраны на затылке в небольшой озорной хвост.

Она такая юная, свежая. Это совсем не та промокшая пташка, которую он впервые сумел внимательно разглядеть на берегу Москвы-реки.

Лев пытается представить Дарью кромсающей лицо пузатого директора школы, но выходит очень карикатурно.

– Муж где? – Вроде бы не делают ничего неправильного, но спросить все равно нужно.

Тапочки, которые Дарья подает гостю, как раз, наверное, Дениса, только вот это Лев выяснить уже не пытается.

– В автосалоне. – Женщина кривит личико. – Хотя, конечно же, мы оба знаем, что не там.

Этот разговор не нуждается в продолжении: оба по натуре не являются сплетниками. Каждый переваривает сказанное Дарьей молча, с горьким осадком, который остается от перезаваренного чая.

– А дети?

Словно бы услышав, что речь идет именно о них, в коридоре появляются веснушчатые физиономии близнецов. Олег и Артур – сама невинность. В обеих руках у братьев зажаты расписанные вручную фигурки солдатиков.