– Здрасьте.

– А вы, собственно, кто? – Артур утирает нос рукавом кофты с изображением Микки Мауса. Привезли из Диснейленда, где отдыхали прошлой весной. Олег, конечно же, катался только на детских аттракционах, а вот Артура чуть ли не силком оттаскивали от всего самого жуткого и опасного. В знаменитом «лифте» мальчишка катался целых три раза и готов был продолжить, если бы родители разрешили.

Лев решает подойти к знакомству с полной ответственностью:

– Очень приятно познакомиться, молодые люди. Меня зовут Лев, – смотрит мужчина на детей через стекла прямоугольных очков.

Ни один из близнецов не отвечает на предложенное рукопожатие. Олег молча исчезает в своей комнате, а Артур еще несколько секунд оценивающе смотрит на приятеля матери.

– Ясно, – серьезно и по-взрослому кивает мальчик, а затем тоже уходит.

– Вот такие у меня дети, – смеется Дарья; жестом приглашает Льва идти за ней в кухню.

Если бы они были знакомы до этого, то Лев бы подумал, что ничего в этой домашней Дарье, пахнущей сладкими специями, не изменилось. На столе – белоснежная скатерть в мелкую розочку, расшитая собственноручно Дарьей; строй коричных булочек, только из духовки, и хрупкие фарфоровые чашечки, которые ни капельки не похожи на здоровенные кружки, из которых привык пить Лев.

– Угощайся, – Дарья пододвигает блюдо поближе к гостю.

Лев откашливается.

– Не пойми меня неправильно: выглядит очень вкусно… Боюсь только, после случившегося вообще кусок в горло не лезет.

Не ясно, после какого именно случившегося, потому что случилось уже слишком много, чтобы беспокоиться только о чем-то одном.

– Как хочешь, – пожимает плечами женщина, – а я возьму. У меня от стресса, наоборот, голод просыпается. Мне как будто надо есть за двоих, – осмеливается она пошутить уже с набитым ртом.

Лев вздрагивает и еще некоторое время смотрит в окно, туда, откуда открывается вид на широкий автомобильный мост. В хорошем районе Озерковы все-таки живут. Лев снимает квартиру не так далеко отсюда, но одно дело съемное жилье, съедающее почти всю зарплату, другое – собственное гнездышко.

Протирает очки подолом полосатой рубашки, водружает их на место и только затем переводит взгляд на Дарью:

– Так… На что это похоже? Это ощущение.

– Как будто кто-то щекочет мой желудок, – подумав, отвечает Дарья.

– Желудок?

– Внутренности, короче. Я не помню, что там точно находится: в школе давно училась.

– И что ты теперь будешь делать?

– Зависит от того, надумаешь ли ты еще бросаться в речку. Потому что у меня есть предположение, что эта тварюга найдет тебя в любом конце вселенной и утопит самолично за любые поползновения в сторону загробной жизни.

Чай – горячий, настоящий, не из пакетика – пахнет апельсиновой цедрой. Можно сказать, предстоящей зимой, о которой уже напоминает и хрупкий холодный воздух, и оголившаяся земля.

– А если серьезно?

– А если серьезно, то сам подумай: к какому врачу я ни обращусь, любой захочет запереть меня в четырех стенах. А чудовищу это не понравится. Оно сильное, Лева, еще какое. Вытащило взрослого мужчину из реки, хотя я вообще плавать не умею. – На верхней губе блестит немного сливочного крема от булочки. – Куда еще? Можно пойти к ведьме или священнику. И даже не знаю, кому я доверяю меньше.

2001

Когда тебе пятнадцать, жизнь кажется бесконечной. Ты только и думаешь о том, как будешь наслаждаться каждым моментом, когда станешь по-настоящему взрослым. Будешь есть пиццу на ужин каждый день… Ну, или через день, чтобы не слишком-то сильно толстеть. Будешь смотреть телевизор допоздна, все выходные рубиться в компьютерные игры (и раздраженная после смены в больнице мать ничего не скажет!). Будешь коллекционировать диски любимых групп, на которые сейчас не хватает денег. А еще будешь одеваться, как хочешь, а не носить то, что выбрали родственники, потому что это продавалось со скидкой. Вообще деньги считать не будешь. В конце концов, это всего лишь бумага, которая приходит и уходит.

Вот и получается, что в пятнадцать лет человек живет только мечтами о светлом будущем, а потом продолжает так существовать и в двадцать пять, и в тридцать лет, как по привычке.

Однако пятнадцатилетняя девочка на заднем сиденье одиннадцатой «Лады» цвета бетона знает еще и то, что никогда не будет ездить на такой машине. Автомобиль будто кричит о том, что его владельцы – неудачники на грани среднего класса. А если кто еще узнает, что машина куплена в кредит, так вообще здороваться перестанет. Лучше на метро ездить, чем на этом «чуде» российского автопрома.

Только вот в их районе метро откроют еще через пару десятков лет.

– Пристегнулась? – беспокоится мать за рулем. Водит она не то чтобы ужасно, но значок «туфельки» на заднем сиденье приклеила вполне обоснованно.

– Да, – пыхтит девочка, вслепую пытаясь нащупать паз для ремня. Наконец раздается победный щелчок, и можно спокойно послушать музыку. Это, конечно, не привезенный из Америки айпод, как у одноклассницы Катьки, но в качестве обязательного элемента подросткового бунта сойдет.

– Доча, хватит слушать эту свою попсу. – Мать уверенно включает радиоприемник, и из дешевых пластиковых колонок доносится джазовый скрип. – Давай проведем время вместе, в кои-то веки.

– Я вообще-то никуда не ухожу, – возражает девочка, вынув из левого уха один наушник.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Нет, не понимаю.

Невзирая на потенциальную опасность, женщина оборачивается и с укором смотрит на дочь:

– Не передергивай. Обязательно спорить со всем, что я говорю?

– Я не спорю.

Резкий поворот налево, и машину заносит немного в сторону, но вроде бы ничего страшного. Никто из водителей соседних машин даже не сигналит.

– Мне интересно посмотреть, как ты будешь со всем справляться, когда у тебя будет ребенок, работа сутки через двое и все хозяйство в придачу.

Девочка на заднем сиденье не понимает, что такого сложного в этом самом «хозяйстве». Не можешь – не убирайся, покупай готовую еду и уж тем более не мой каждый день обувь за все семейство. Те самые дети, ради которых ты так горбатишься, только спасибо скажут.

– Не отвечаешь? – Уже взвинченная мать краснеет, словно ее душит сделанный под шелк шейный платок в красный горошек. – Вот так ты мне платишь за мою заботу, да?

– Мам, не начинай.

Когда станет взрослой, никогда не будет выглядеть такой дурой, мысленно обещает себе девочка.

– Это я начинаю? Да я вообще ничего не делаю! – Раздраженная женщина резким движением вырубает радиоприемник, и в салоне воцаряется тишина. Тишина не густая, а редкая, рассеянная, потому что печку в этой машине из-за экономии включают только в самые трескучие морозы.