и, когда он набрался храбрости и посмотрел на него уже после того, как иностранец ушел, то увидел, что на листке был нарисован человек с белой кожей, висящий на деревянном кресте. На нем не было одежды, только повязка на бедрах, и видно было, что он уже умер, потому что голова у него опустилась на плечо и глаза были закрыты. Ван Лун смотрел на картинку с чувством страха и возрастающего интереса. Внизу стояли буквы, но он не мог их прочесть. Вечером он принес картинку домой и показал ее старику. Но старик тоже не умел читать, и все они стали спорить, что она значит, – Ван Лун, старик и оба мальчика. Мальчики кричали с восторгом и страхом:

– Смотри, у него из бока течет кровь!

А старик сказал:

– Наверное, это был очень дурной человек, если его повесили так.

Ван Лун боялся картинки и долго думал, для чего иностранец дал ее ему: может быть, кого-нибудь из братьев этого иностранца повесили таким образом и другие братья хотели отомстить за него? Поэтому он старался не ходить по улице, где встретил того человека, а через несколько дней, когда про листок забыли, О Лан взяла его и вместе с разными обрывками бумаги, подобранными на улице, вшила в подошву башмака, чтобы она была крепче.

А в следующий раз бумажку дал горожанин, хорошо одетый молодой человек, который громко говорил, раздавая листки прохожим, толпившимся вокруг него, как и вокруг всего нового и необычного, что происходит на улице. На этом листке тоже были кровь и смерть, только мертвец был на этот раз не белокожий и бородатый человек, а такой же, как Ван Лун, – желтый, худой, черноволосый и черноглазый, в рваной синей одежде. На мертвое тело наступил ногой здоровенный толстяк и, держа в руке длинный нож, наносил ему удар за ударом. Было жалко смотреть на все это, и Ван Лун долго не мог отвести глаза от картинки. Ему хотелось понять, что означают буквы внизу. Он обернулся к стоящему рядом человеку и спросил:

– Может быть, ты знаешь буквы и можешь объяснить мне, что это значит?

Человек ответил:

– Молчи и слушай молодого учителя: он нам все объяснит.

Ван Лун стал слушать и услышал то, чего ему до сих пор не приходилось слышать.

– Мертвец – это вы сами, – объяснил молодой учитель, – а убийца, который все еще ударяет ножом, даже тогда, когда вы мертвы и не чувствуете этого, – богатые и капиталисты. Они наносят вам раны даже после смерти. Вы бедны, вас попирают ногами, – и это потому, что богатые все захватили себе.

Ван Лун знал очень хорошо, что до сих пор в своей бедности он винил небо, которое не посылало вовремя дождя или посылало дождь и никак не могло его остановить. Когда солнца и дождя было вдоволь, для того чтобы зерно пустило в земле росток и принесло полный колос, он не считал себя бедным. Поэтому он насторожился и приготовился слушать дальше о том, что может сделать богатый человек, если небо не пошлет вовремя дождя. И наконец, когда молодой человек все говорил и говорил и ничего об этом не сказал, Ван Лун осмелел и спросил:

– Господин, разве богатые, которые угнетают нас, могут послать дождь, чтобы я мог обрабатывать землю?

На это молодой человек обернулся к нему и презрительно ответил:

– До чего ты невежествен, ты, до сих пор не остригший косу! Никто не может послать дождь, – но какое это имеет отношение к нам? Если богатые поделятся с нами, то не все ли будет равно, есть дождь или нет, раз у всех будут деньги и пища?

Тут среди слушателей поднялся крик, но Ван Лун недовольно отвернулся в сторону. Да, все это так, но остается земля. Деньги можно истратить, пищу съесть, и если не будет вдоволь солнца и дождя, то снова начнется голод. Тем не менее он охотно взял листки, которые сунул ему молодой человек, помня, что О Лан всегда не хватает бумаги для стелек. И, придя домой, он отдал ей листки и сказал:

– Вот тебе бумага для стелек!

И продолжал работать по-прежнему.

Но многие из жителей поселка, с которыми Ван Лун беседовал по вечерам, жадно слушали речь молодого человека, тем более жадно, что они знали, что тут же, за стеной, живет богач, а то, что между ними и его богатствами стоит стена, казалось сущим пустяком: ведь это только ряд кирпичей, который можно снести несколькими ударами крепкого шеста, такого, на каких они каждый день носят тяжести. И к весенней тревоге и недовольству теперь прибавилось новое недовольство, которое сеяли в умах обитателей поселка молодой человек и ему подобные, – чувство, что другие несправедливо владеют тем, чего нет у них. И в сердцах юношей и мужчин поднималась волна возмущения, неодолимая, как течение реки, переполненной вешними водами.

Но Ван Лун, хотя он видел это и слушал их разговоры и со странной тревогой наблюдал их озлобление, хотел только одного – вернуться на свою землю.

И в этом городе, где вечно возникало что-нибудь новое для Ван Луна, ему пришлось видеть еще одно новое и непонятное для него зрелище. Однажды, когда он тащил свою пустую рикшу по улице, он увидел, как стоявшего на углу человека схватили вооруженные солдаты, и, так как он упирался, солдаты начали грозить ему ножами. Пока изумленный Ван Лун наблюдал все это, они схватили второго, третьего и четвертого, – на этот раз человека, который жил в соседнем с ним шалаше, под стеной. Тут Ван Лун сообразил, что схваченные знают не больше, чем он сам, почему их хватают. И Ван Лун свернул со своей рикшей в переулок, бросил ее и проскользнул в дверь лавочки, где торговали кипятком, чтобы и его не схватили, и прятался там, скорчившись за большим котлом, пока не прошли солдаты. Потом он спросил у владельца лавки, что все это значит, и лавочник, седой и сморщенный от пара, вечно поднимавшегося из медных котлов, ответил равнодушно:

– Опять где-то идет война. Кто знает, для чего все эти бои, все эти отступления и наступления. Но так идет с тех пор, как я был мальчишкой, так будет и после моей смерти, – я в этом уверен.

– Ну а для чего же они схватили моего соседа? Ведь он ни в чем не виноват, так же, как и я, а я в первый раз слышу об этой новой войне, – спросил Ван Лун в большом замешательстве.

И старик, стуча крышками котлов, ответил:

– Эти солдаты идут в поход, и им нужны носильщики для переноски постелей, оружия и снарядов, и они насильно хватают таких, как ты, рабочих. Да откуда ты? Ведь в городе это не новость.

– Ну и что же? – настаивал Ван Лун, задыхаясь от волнения. – Как они платят, какой может быть доход?

Старик был очень стар, ничего уже не ждал от жизни и ничем не интересовался, кроме своих котлов, поэтому он ответил небрежно:

– Платы никакой, а еда – два куска черствого хлеба в день, и запивать ее полагается водой из пруда. А когда дошел до места, то можешь отправляться домой, если ноги тебя таскают.

– А что же будет с его семьей? – ужаснулся Ван Лун.

– А им какое дело? – ответил старик презрительно, заглядывая под крышку ближайшего котла: не вскипела ли там вода.

Облако пара окутало его, и едва можно было разглядеть его морщинистое лицо, склоненное над котлом.