в дом. И велел ему подставить рваную полу, и в нее Ван Лун насыпал семян из запаса, привезенного им с юга.

Он дал ему пшеницы, и риса, и капустных семян и сказал:

– Завтра я приду и вспашу твое поле на моем добром воле.

И вдруг Чин заплакал, и Ван Лун утер глаза и закричал, словно рассердясь:

– Ты думаешь, я забыл, как ты дал мне целую горсть бобов?

Но Чин не мог ничего ответить и только плакал и ушел в слезах.

Ван Луна очень радовало, что дяди больше не было в деревне и никто не знал, где он находится. Некоторые говорили, что он в городе, а другие, что он уехал куда-то далеко вместе с женой и сыном. В его доме в деревне не оставалось никого.

Дочери дяди – и это Ван Лун выслушал в сильном гневе – были проданы, и прежде всех самая красивая, за ту цену, которую за них дали, и даже самая последняя, с рябым лицом, была продана за горсть медяков какому-то прохожему солдату.

Ван Лун усердно обрабатывал землю; ему было жалко терять то время, которое приходилось тратить дома на сон и еду. Ему больше нравилось брать с собой в поле хлеб с чесноком, есть там, стоя на меже, и при этом обдумывать свои планы: «Здесь у меня будет черный горох, а там грядки с рисовой рассадой».

А если он очень уставал за день, он ложился в борозду и засыпал, согретый теплотой земли.

О Лан в доме не сидела сложа руки. Она сама прикрепила циновки к балкам кровли, накопала в поле глины, замесила ее с водой и поправила стены дома, и сложила новую печь, и замазала дыры в полу, размытые дождем. Потом она пошла в город с Ван Луном, и они купили кровати, и стол, и шесть скамеек, и чугунный котел и, чтобы доставить себе удовольствие, купили красный глиняный чайник с нарисованным черной тушью цветком и шесть таких же чашек. Напоследок они зашли в лавку, где продавались курения, и купили бумажного бога богатства, чтобы повесить его в средней комнате над столом, и два оловянных подсвечника, и оловянную курильницу, и две красные свечи, чтобы зажечь их перед богом, толстые красные свечи из коровьего сала с тоненькой тростинкой посредине вместо фитиля.

При этом Ван Лун вспомнил о двух маленьких богах в храме Земли и по дороге домой зашел взглянуть на них. Вид у них был жалкий: лица их размыло дождем, и глиняные тела обнажились и выглядывали из обрывков бумажной одежды. Все забросили их в тот страшный год, и Ван Лун посмотрел на них сурово и удовлетворенно и сказал, как говорят провинившемуся ребенку:

– Так и надо богам, которые приносят людям зло!

И все же, когда дом снова был приведен в порядок, и оловянные подсвечники заблестели, и красные свечи горели в них, и чайник с чашками был поставлен на стол, и кровати снова расставлены по местам, и окно в комнате, где он спал, заклеено новой бумагой, и дверь снова повешена на деревянные петли, – Ван Лун испугался своего счастья. О Лан опять была беременна; загорелые дети возились, как щенята, у порога, и у южной стены сидел и дремал старик отец, улыбаясь во сне. На полях всходы риса зеленели, как нефрит, и даже красивее нефрита, и ростки бобов поднимали свои колпачки над землей. И золота оставалось еще довольно, чтобы прокормиться до нового урожая, если быть умеренным в еде. Смотря на синее небо и плывущие в нем белые облака и чувствуя, что солнце пригревает его вспаханные поля так же, как и его самого, Ван Лун пробормотал неохотно:

– Нужно поставить курительные палочки этим двум в маленьком храме: как-никак у них власть надземлей!

Глава XVI

Однажды ночью, лежа рядом с женой, Ван Лун нащупал какой-то твердый ком, величиной с мужской кулак, у нее между грудями и спросил:

– Что это за вещь ты носишь на себе?

Он протянул руку и ощупал тряпичный сверток, твердый, но подвижный на ощупь. Сначала она резко отодвинулась, а потом, когда он взял его в руку и потянул к себе, она уступила и сказала:

– Ну, посмотри, если хочешь. – И она взялась за шнурок на шее, разорвала его и отдала сверток Ван Луну.

Он был обернут в тряпку, и Ван Лун сорвал ее. И вдруг в его руку дождем посыпались драгоценные камни. Ван Лун смотрел на них в остолбенении. Ему и не снилось, что может быть такая масса драгоценных камней, собранных в одну кучу, камней красных, как арбузная мякоть, золотистых, как пшеница, зеленых, как весенние листья, прозрачных, словно бьющий из земли родник. Как они назывались, Ван Лун не знал, потому что никогда в жизни ему не приходилось слышать, как называются драгоценные камни, и в то же время видеть их. Но держа их в руке, на загорелой и жесткой ладони, он по их блеску и сверканию в полутемной комнате знал, что держит целое богатство. Он замер над ними, не находя слов, и вместе с женой они смотрели на то, что было у него в руках. Наконец, затаив дыхание, он шепнул ей:

– Откуда… откуда это у тебя?

И она так же тихо прошептала в ответ:

– Из дома богача. Должно быть, это драгоценности любимой наложницы. Я заметила в стене расшатавшийся кирпич и незаметно пробралась к нему, чтобы никто меня не увидел и не попросился в долю со мной. Я вытащила кирпич, увидела, что там что-то блестит, и спрятала их в рукав.

– Как же ты догадалась? – снова спросил он в восхищении.

И она ответила с улыбкой, которая никогда не отражалась в ее глазах:

– Ты думаешь, я даром жила в доме богача? Богачи всего боятся. В голодный год я видела, как бандиты ворвались в ворота большого дома и рабыни, и наложницы, и даже сама старая госпожа начали бегать взад и вперед, каждая со своими драгоценностями, которые они старались спрятать в заранее намеченный тайник. Поэтому я знаю, что значит расшатанный в гнезде кирпич.

И снова они замолчали, в восхищении созерцая драгоценные камни. После долгой паузы Ван Лун глубоко вздохнул и сказал решительно:

– Такое сокровище нельзя держать при себе. Его нужно продать, а деньгам найти надежное помещение, например вложить их в землю, потому что все другое ненадежно. Если кто-нибудь узнает об этом, нас завтра же убьют, а драгоценности грабитель унесет с собой. На них надо купить землю сегодня же, иначе я не засну спокойно.

Говоря так, он снова завернул драгоценности в тряпку и крепко-накрепко обвязал их веревкой. Но, распахнув халат, чтобы спрятать их на груди, он случайно увидел лицо жены. Она сидела, поджав ноги, на краю кровати, и ее неподвижное, никогда ничего не выражавшее лицо было взволновано смутной тоской, губы ее раскрылись, и вся она подалась вперед.

– Ну, в чем дело? – спросил он удивленно.

– Ты их все продашь? – спросила она хриплым шепотом.

– А почему бы и нет? – ответил он в изумлении. – Зачем мы будем держать драгоценности в нашей мазанке?

– Я хотела бы оставить два камня себе, – сказала она так беспомощно, словно ни на что не надеялась, и его это тронуло, как просьба ребенка, которому хочется игрушек или конфет.

– Да что ты! – воскликнул он в изумлении.

– Если бы мне можно было оставить хоть два из них, – продолжала она покорно, – только два самых маленьких, хотя бы две маленькие белые жемчужины.

– Жемчужины, – повторил он в удивлении.

– Я бы их берегла, я не стала бы их носить, – сказала она, – только берегла бы. – И она опустила глаза и начала теребить вылезшую из одеяла ниточку и терпеливо ждала, словно не надеясь, что ей ответят.

И тогда Ван Лун, сам не понимая как, заглянул на мгновение в сердце этой