материальным возможностям самые слабые позиции были у Юли, всё ещё зарегистрированной в квартире Черкасовых, а самые сильные — у деда и двоюродного дяди, людей очень состоятельных. По взаимоотношениям… тут дама из опеки, которая, по всей видимости, судью знала хорошо, сказала, что есть заключение психолога, которое она может зачитать, но, может, стоит его представить судье для предварительного ознакомления?

— Давайте, — прозвучало резко.

Пристав передал бумаги судье, и она занялась чтением, почти водя носом по страницам. Тем временем в дверь протиснулись Горностаева с Ромой. Ксения Владимировна села рядом с Викой, Рома забрался к Вике на колени. Судья закончила чтение, промычала «М-да» и обратилась к Роме:

— Мальчик, тебя Рома зовут? Подойди ко мне. Если боишься, иди с дядей, или кому ты доверяешь?

— Я не бояка, — сердито ответил Рома и подбежал к трибуне. — Куда тут идти?

— Стой здесь. Как твоя фамилия? Сколько тебе лет? Где ты живёшь?

Он бойко назвал фамилию, возраст, адрес, название детского сада, как зовут его лучших друзей. Потом обошёл всё-таки трибуну, сел к судье на колени и печатными буквами написал: Рома, папа, Стас, Вика, Саша и почему-то Милана. На вопрос судьи махнул рукой:

— А! Невеста! Из нашей группы.

— А скажи-ка мне, Рома, кого ты из присутствующих здесь знаешь.

Он перечислил тех, кого записал, добавив «баба Ксеня». Потом огляделся и добавил: «Юля».

— А кого ты больше всех любишь?

— Я всех люблю!

И глядел при этом так радостно, что было понятно, что вправду любит всех.

— Ну, иди к бабе Ксене. Станислав, подойди сюда. Представься… ну, через год паспорт получишь. Ты понимаешь, по какому поводу мы тут собрались?

— Да, вы решаете, кто будет нашим опекуном.

— А кого бы ты хотел в опекуны?

— Вику и Сашу, как сейчас.

— Повернись и посмотри в зал. Кого ты ещё знаешь кроме нынешней твоей семьи.

— Кроме тех, кого Рома назвал, вот родители моей мамы Погодины…

— А почему ты их так назвал, а не бабушка и дедушка?

— Бабушка — это когда добрая, вот как Ксения Владимировна. Она внучек любит. Она с ними и посмеётся, и отругает, если надо, и поиграет. И с Ромкой играет, и меня жизни учит. А Погодиным нужен продолжатель дела, он мне всё время так говорил, когда я маленьким был. Играть нельзя, сиди зубри, не позорь наше имя, а то затрещину получишь! Не нужны мне они, и дело их мне не нужно! Я знаю, что братьев разлучать нельзя, а им только я нужен.

— Нет, они согласны взять опеку и над Ромой.

— Бить такого маленького, — сорвался Стас. — Не имеют права!

— Ты всех знакомых назвал?

— Дядя двоюродный. Мы никогда не виделись, но папа с ним по телефону разговаривал. И фотографии у нас дома есть. Его зовут так же, как папу, Алексей Черкасов, но отчество другое. Они нормально дружили, но он же нас не знает! И уезжать из своего дома мы не хотим.

— Возвращайся на место. Так, заявители… давайте по порядку. Черкасов Александр Александрович.

Саша вышел к трибуне и сказал, что всегда жил в одной квартире с братом, мальчики появились и росли у него на глазах, и расставание ещё и с ним будет для них шоком. Что его жена работала няней в их семье, и дети её любят. Зарплаты у них с женой не заоблачные, но вполне достойные. И жилплощадь помимо квартиры, в которой они живут сейчас, имеется.

Никаких вопросов она ему не задала. Потом вызвали деда, двоюродного дядю и мачеху. Тоже выслушала без уточнений. Потом спросила:

— У сторон есть какие-нибудь дополнения?

Молчание. Судья стукнула молотком и скороговоркой объявила, что, заслушав и рассмотрев… а также учитывая… назначить опекунами ближайших родственников, к тому же фактически уже осуществляющих опеку.

Стас на радостях обнимает Вику, рядом Рома подпрыгивает: «И меня, и меня!», а адвокат ухмыляется:

— Четыре юриста, и ни одному даже рта раскрыть не дала! Ладно я, наше дело правое, и вы не в претензии, а коллегам неловко. В общем, если дед не успокоится, вы знаете, где меня найти.

Но дед подошёл и попросил Стаса отойти с ним для разговора. Саша пробурчал, что он законный представитель, и должен знать, что племяннику в уши льют. Потом рассказал Вике, что Стас у них кремень, дед пытался его убедить, что не надо рвать родственные связи, может, придётся ещё вместе жить, а он ответил, что три года на бокс ходит, так что постоять за себя может. И, если выбирать, то он лучше в детдом отправится, потому что с парнями драться — это нормально, а стариков бить как-то неприятно.

Ещё подошёл к ним поговорить двоюродный брат. Он сказал, что занят сейчас строительством отеля за границей, сообщение с Новогорском неудобное, поэтому на похороны не успевал. Всегда готов помочь, на опекунство пошёл сознательно и хотел бы жить с племянниками, а ещё брат перед смертью просил его подстраховать, дед, мол, богатый, так и дядя двоюродный не беднее.

Юля с братом ушли из зала первыми, и впоследствии ни опеку, ни наследство не опротестовывали.

— Стас, ты чьими словами с судьёй говорил? — спросила Вика, когда они вернулись домой. — Ты знаешь, я считаю тебя умным, но и то, что ты говорил в суде, и то, что в разговоре с дедом, звучит слишком продуманно.

— Мне Ксения Владимировна сказала: кто обижает слабых, тот боится сильных. И спросила, что я могу противопоставить деду, а я ответил: бокс. Ещё нам в школе говорили, что после десяти лет подросток имеет право выбора, так что я знал, что буду с вами. Я за Ромку боялся, поэтому деду угрожал. За брата я его бы побил, я не врал. И я подумал: вот бы нам такую бабушку, она настоящая, не то, что эта людоедка!

— Нельзя так о женщине, о пожилом человеке, — растерянно проблеяла Вика. Потом опомнилась. — Стасик, она же тебя не обижала!

— Её так папа назвал! И она не мешала деду меня обижать!

Жизнь семейная стала размеренной и спокойной, утром у Вики маршрут детсад — работа, вечером детсад — дом, а там ужин, проверка уроков, дела домашние. Было это привычным, она и у мачехи после работы вечно в хозяйственных хлопотах была, ну а с детьми возиться веселее, чем с вечно недовольной старухой. На Сашу она практически не обращала внимания, общаясь только по делу: деньги принёс — молодец; поужинал — чай пей; у Стаса алгебру проверь, я не успеваю.

— Неужели так и будем жить? — тоскливо