Они с Джейн все-таки им показали!

– Просто-напросто отказываюсь вас понимать, –проговорил Седрик Кракенторп.

Он устроился на полуразрушенной стенке давно пустующегосвинарника и посмотрел в упор на Люси Айлзбарроу.

– Что вы отказываетесь понимать?

– Что вы здесь делаете.

– Зарабатываю себе на жизнь.

– Служа в прислугах? – уронил он пренебрежительно.

– Вы отстали от жизни, – сказала Люси. –Помощница по хозяйству, вот я кто, домовод-профессионал или та, кого сам богпослал, и главным образом – последнее.

– Не может вам быть по душе все, чем вы вынужденызаниматься, – и стряпать, и стелить постели, елозить по комнатам спылесосом и окунать руки по локоть в сальные обмылки.

Люси рассмеялась.

– Отдельные частности – да, пожалуй, но стряпняудовлетворяет мою потребность в творчестве, а нечто во мне прямо-таки упиваетсянаведением чистоты и порядка.

– Ну, а мне в жизни всегда сопутствуют грязь ибеспорядок, – объявил Седрик. – И мне так нравится, – прибавилон с вызовом.

– Да уж, оно и видно.

– У меня на Ивисе обзаведение в халупе нехитрое, безвыкрутасов. Три тарелки, две чашки с блюдцами, кровать, стол, пара стульев.Повсюду пыль, следы краски, обломки камня – я занимаюсь не только живописью, нои ваянием – и никому не разрешается ничего пальцем тронуть. Женщину я тудаблизко не подпущу.

– Ни в каком качестве?

– На что это вы намекаете?

– Как-то естественно предположить, что у мужчины состоль артистическими наклонностями должна быть и интимная жизнь.

– Моя интимная жизнь, как вы изволили выразиться, моеличное дело, – отвечал с достоинством Седрик. – А женщину близко неподпущу в присущем ей качестве – прибираться, командовать и вмешиваться во чтоне просят.

– Вот бы руки приложить к вашей халупе! – сказалаЛюси. – Вдохновляющая была бы задача.

– Не выйдет, руки-то коротки!

– Да, наверно.

Из стенки свинарника посыпались кирпичи. Седрик повернулголову, вглядываясь в его заросшие крапивой недра.

– Славная наша Мадж! – сказал он. – Как живаястоит перед глазами. Что за милый характер был у свиньи, а какая плодовитаямамаша! Семнадцать, помнится, принесла в последний опорос. Придешь сюда,бывало, под вечер в ясную погоду спинку ей почесать прутиком. Первое было длянее удовольствие.

– Но почему здесь допустили, чтобы все пришло в такойупадок? Ведь не одна же война тому виной?

– А вас, видно, и тут подмывает руки приложить? Все-товам неймется! Теперь понятно, отчего именно вам выпало обнаружить труп.Греко-римский саркофаг и тот не могли оставить в покое! – Он сделалпаузу. – Да нет, конечно, виновата не только война. Это все мой отец. Чтовы, кстати, думаете о нем?

– Мне особенно думать было некогда.

– Не нужно уходить от ответа. Скупой, как сам черт, и ктому же, сдается мне, слегка тронулся умишком. Нас всех – разве что не считаяЭммы, – ясное дело, ненавидит. Из-за дедова завещания.

На лице Люси изобразилась озадаченность.

– Добытчик у нас в семье был дед. Нажил деньги нахрустящих хлебцах, галетах, крекерах-крендельках. И прочем, что подают квечернему чаю. А после, будучи человеком дальновидным, очень вовремяпереключился на сырные палочки и тартинки, чем обеспечил нам густой навар созваных коктейлей. Ну, а потом настало время, когда отец дал понять, что душаего требует пищи более возвышенной, чем хрустящие хлебцы. Отправилсяпутешествовать по Италии, Балканам, Греции, стал баловаться искусством. Дедобозлился. Он рассудил, что мой отец и для бизнеса не пригоден, и в искусствене силен, – был, кстати, прав в обоих случаях, – а потому все денежкидоверил попечителям своих внуков. Отец же получал пожизненно доходы с капитала,но к самому капиталу притронуться не мог. Тогда, хотите знать, что он сделал?Он перестал тратить деньги. Приехал сюда и начал копить. Не удивлюсь, если онна сегодняшний день скопил не меньше того, что осталось от деда. А нам, междутем, – ни Гарольду, ни мне с Альфредом, ни Эмме – не перепало ни гроша издедовых денег. Я – нищий художник. Гарольд занялся бизнесом, он в Сити нынчебольшой человек – унаследовал умение делать деньгу, хотя и у него в последнеевремя возникли, по слухам, затруднения. Альфред… Альфреда мы обычно в кругусемьи величаем Фальшь-Альф.

– За что?

– Все-то ей надо знать!.. Отвечу. Альф – паршивая овцау нас в семействе. В тюрьме пока не побывал, но на самом ее пороге оказывалсяне однажды. Во время войны служил в Министерстве продовольствия, но как-тоочень уж внезапно и при неясных обстоятельствах покинул службу. Были потом итемная история с фруктовыми консервами, и неприятности с поставкой яиц. Не точтобы крупные скандалы – так, сомнительные делишки на стороне.

– Но, наверное, не слишком разумно посвящать в подобныедетали чужих людей?

– Почему? Вы что, полицейская ищейка?

– Все может быть.

– Не думаю. Вы тут батрачили еще до того, как к намстала проявлять интерес полиция. Не сказал бы…

Он осекся, заметив, что в калитку вошла с огорода его сестраЭмма.

– Ты что, Эм? У тебя такой встревоженный вид…

– Меня и вправду тревожит кое-что, Седрик. Нам нужнопоговорить.

– А мне пора обратно в дом, – тактично сказалаЛюси.

– Не уходите, – сказал Седрик. – Вы из-за этогоубийства теперь практически член семьи.

– Дела зовут, – сказала Люси. – Я и вышла-толишь нарвать петрушки.

Она поспешно ретировалась в огород. Седрик проводил ееглазами.

– Хороша, – сказал он. – Кто она такая насамом деле?

– О, она – человек известный, – сказалаЭмма. – Поставила этот род занятий на профессиональную основу. Но давай небудем о Люси Айлзбарроу, Седрик. Я в ужасной тревоге. Судя по всему, в полициисчитают, что убитая женщина – иностранка, вероятно француженка. Скажи, ты недопускаешь мысли, что это может быть… Мартина?

Первые секунды Седрик только хлопал глазами в недоумении.

– Мартина? Какая еще… А, ты хочешь сказать, Мартина?