Болотов сглотнул. Хватит! Не об этом сейчас надо думать. Так, с этим вроде как решили. Чтобы убедиться, он макнул ботинок в ополовиненную бочку с водой. Вытащил, внимательно рассмотрел. Нигде не текло, только с каблука чуть просочилось, что таракан нассал. Покатит.

Выплеснув воду и закрыв гараж, Болт пошел к корпусам. Ему нужно было чуть свернуть, чтобы пройти мимо теплиц Мичурина и, выждав момент, когда дежурные сменят точку обзора, проскользнуть в парники.

Сколько же здесь было всего! Глаза разбегались. Но что же взять? Кругом простирались заботливо обхаживаемые Асей и остальными девчонками грядки с зелеными, маленькими и уже распускающимися росточками.

Болт покусал вившийся ус. Казавшаяся несколько минут назад реальной авантюра сейчас выглядела чистейшим абсурдом.

В центре парника громоздились мешки с удобрениями и семенами, но подойдя к ним, Болотов схватился за голову. Все надписи были начерканы углем или мелом на сраной латыни. Но вот на одном небольшом ящике, рядом с «картошкой»…

Загадочное Datura stramonium соседствовало с рисунком крупного воронкообразного цветка.

Решительный до этого Болт замер. Может, все-таки не воровать у деда? Хотя в этих стенах то, что он собирался провернуть, было полным фуфлом. Делать-то что… Он прихватил из ящика три черенка и, поспешно оглядевшись, засунул в карман штанов.

Мичурин и не заметит, как пить дать. А если гадость вырастет, поменяем. Успеть бы. Хотя цветок очень красивый нарисован… Да они разве могут быть некрасивыми?..

Болт краем глаза видел вальдюган, стоивший жизни Лешаку. Красота, как говорится, неземная, только где ж такой еще найдешь. Не переть же в Хмарь… Тем более важное лекарство.

Он поспешно насыпал в ботинок несколько пригоршней земли, скинул куртку, прикрыл ею импровизированный горшок и пошел в корпус. Проносить какие-либо вещи в камеры запрещалось, но кто бы это сейчас рьяно отслеживал.

В камере Болт аккуратно воткнул в землю черенки и спрятал ботинок за толканом. Несколько раз отошел – посмотрел со стороны якобы начальничьим взглядом, вроде порядок, так сразу и не заметишь, если особо не шарить. Потом спохватился. А полить? Бачок отозвался глухим урчанием пустой трубы – не время еще. Достав ботинок, он, встав на колени, аккуратно помочился в него, потом спрятал обратно.

И так сойдет. Вспомнилась привязчивая присказка из старого довоенного мультика, по которой до Катастрофы спокойно жили все обитатели России от мала до велика. Ну, не вышло. Да и хрен с ним…

Дебилы.

* * *

– …а еще он ботинок откуда-то притащил, – облизывая пересохшие от волнения губы, торопливо шептал Зюзя.

– Что за ботинок? – настороженно поинтересовались за перегородкой. – У нас же всех трясут.

– Хрен знает, протащил как-то. Он же из этих… – сглотнул Зюзя, спеша получить долгожданную награду. – Но из парника Мичурина вынес. Ну давайте уже, а.

– Если гонишь, ноги переломаю.

– Знаю, знаю, – отчаянно закивал зэк, хоть собеседник и не мог этого видеть. – Правда. Крест даю.

– Крест на том свете давать будешь. Или висеть на нем. Что в ботинке?

– Не знаю, земля вроде бы. Правда, карман еще оттопыривался. Наверняка пронес что-то еще.

– Что он мог пронести?

– Ну не член же. Ясен пень. Этого не видел. Но разузнать-расспросить кого надо – можно.

– Крыса. Говно. Ссучился, падла. А что как сдадим? Ох зрелище будет.

– Не надо, вы что, начальники?! Я же верой и правдой…

– Да, скотинка, пока сидеть…

– Ну, тогда значит… – опираясь о стенку и успокаиваясь, Зюзя потер влажные ладони. – Заработал?

– Заработал, – брезгливо бросили из-за стены. – Наушник сраный.

Оконце приоткрылось, и оттуда на пол выпала особой формы рублевая монетка, которой открывалось заветное оконце, коим пользовались и платили чем угодно все зэки, лишь бы полюбоваться. Шаря в полумраке по грязному полу под звуки удалявшихся шагов за стеной, Зюзя наконец нащупал долгожданный «пропуск» в запретный сладостный мир.

– Вот ты где… Во-о-от. Иди сюда. Иди ко мне, моя хорошая.

* * *

ПАЗ-З-З!

– Встать! Лицом к стене, руки!

Дверь в камеру Болта распахнулась, вошедшие охранники стали бесцеремонно шмонать комнатушку.

– Это что? – нашарив за сортиром ботинок с торчавшими черенками, один из охранников сунул его Болту прямо под нос. – Кто разрешил пронести? Фу! Ты что, в него ссал?

– Я не делал ничего плохого. Это не заразно. П-подарок, – сбивчиво забормотал Болт. Ну правда же…

– Подарок?! – заревел надзиратель и, кинув ботинок на пол, стал топтать его, садистски растирая сапогом. Болт молча смотрел, как погибает заботливо выращиваемый подарок для Полины.

– Д-дочери.

– Какой еще на хрен дочери?! – вконец взбеленился один из охранников. – От Зюзи?! Или Барби?!

На пытавшегося заслониться Болта посыпались хлесткие удары дубинок. Он упал на колени, закрывая голову локтями.

– Зассал? Я тебе покажу, как говно в сектор таскать, гнида! Тебе тут что, свалка, что ли, хрен собачий?

– Стойте! Прошу! Перестаньте! Я объясню… дайте сказать… это письма…

– Говори, что подсунули. Кизди, что на очко посадить хотят. В уши дуй. Не твое, – нервно бормотал сидевший в камере напротив и все прекрасно слышавший Шпунт, зная, что его не услышат. – Отбрехивайся, твою мать. На себя не грузись[5].

– Молчать, с-сука! Письма, твою мать! В Индию[6] его! Пшел…

Избитого Болта выволокли из камеры на обмытый концентрированной хлоркой пол и потащили, продолжая пинать, по коридору. Остальные лебеди, притихнув, молча слушали происходившую снаружи разборку. В конце коридора послышались всхлипы Барби.

– А ты, певун, заткнись!

– Попал мужик, – затягиваясь самокруткой, с досадой заключил Шпунт. – Дерьмо. Ты-ж всего-то у бабушки лопату украл[7]. М-мать…

* * *

Лежа в карцере, Болт пребывал в какой-то вязкой прострации, вытянувшись на полу и уставившись на цифры «27», выбитые на правом запястье[8]. Номер гаража. Татуировку он сделал еще до посадки. «На добрую память». Потом, после бесед с Калининым («Какой ты каббалист, елки-палки?! Ты хоть что-нибудь про это знаешь? – вопрошал тот растерянного друга, который нечленораздельно бормотал в бороду что-то про символику, небо и земные испытания. – Хватит голову чушью всякой занимать. Под полезное лучше место освободи»), раскаявшись и став крестником православной Аси, хотел было свести, но реально боялся методов, хоть местный кольщик и предлагал за пару «джорджиков». Работы-то не много, главное, по дороге случайно вены не вскрыть – уничтожить цифры можно было разве что только вместе с кожей или выжечь поверх что-нибудь другое. Каждый из них носил на себе клеймо. Кусочек какого-то особого, своего прошлого. Иногда делились, чаще нет. Хотя за время, проведенное в «Лебеде», каждый успел узнать друг о друге чуть ли не всю подноготную.