* * *

Прудников выбежал первым и сразу же понял, что его перочинный ножик больше пользы принесет, если просто полежит в кармане. Толпа озверевших людей убивала Борьку и Ольгу. И это было просто чудом, что они еще стояли на ногах и пытались отбиться.

– Что ты встал? – крикнула Олеся.

Слава очнулся и, схватив первого попавшегося под руки, швырнул его на соседа. Он с хрустом нанизался на вилы и выдохнул. Но Прудников начал замечать, будто нападающие стали какими-то вялыми с их появлением, а минут через пять и вовсе отступили. Слава шел вперед и бил. Кто-то все-таки успел зацепить его. Кровь залила рукав, но рука двигалась, и боли он почти не чувствовал. Славка обязательно хотел найти того в грязной майке, который вчера хотел зарезать их с Мишкой. Он хотел найти его среди этого сброда и задушить голыми руками.

Прудников увернулся от лома, перехватил у второго нападающего руку с топором и с какой-то легкостью, будто дерется с ребенком, отобрал орудие дровосеков. Теперь дело пойдет. Он ликовал. Слава занес топор для удара и замер. Перед ним был пустой коридор. Борька сползал по стене, Оля, схватившись за живот, лежала у противоположной стены. Славик обернулся. Олеся вытирала нож о джинсы.

– Ты как? – спросил он.

– Лучше их, – Олеся кивнула в сторону Шуваловых и пошла к ним.

Она присела у Бориса.

– Славка, у тебя ремень есть?

– Да, – ответил Прудников и подошел к Олесе.

– Надо перетянуть. Ему отрубили руку.

После этих слов Славку едва не вырвало. Коридор, в котором они находились, был весь залит кровью. Он не видел, чернота угля прятала бурые пятна, он чувствовал. Здесь пахло бойней.

Прудников стянул с себя ремень и подошел к другу. В свете фонаря лицо Борьки было еще бледнее. Его трясло. Левая рука была отрублена выше локтя. Славка затянул ремень и осмотрел все тело Шувалова. Нога была сломана – кость прорвала штанину и торчала, словно зуб доисторического животного.

– Борька, держись, – прошептал Прудя и, повернувшись к Олесе, спросил: – Что с Ольгой?

– Жить будет, – сказала девушка и что-то вынула из живота Шуваловой. Та застонала и тут же затихла.

«Потеряла сознание», – подумал Прудников.

– Держись, – еще раз сказал Славик Борису и встал.

Вячеслав подошел к Олесе и прошептал:

– Борька не жилец. Он умрет еще до того, как мы найдем отсюда выход.

Его поразило собственное спокойствие. На его глазах умирает друг, а он об этом говорит так, будто является его лечащим врачом. Никаких эмоций, просто диагноз.

– Я знаю, – ответила Олеся.

«Что с нами произошло? Мы стали каменными».

– Тем не менее, чем быстрее мы выйдем на поверхность, тем больше у Борьки шансов выжить, – последние слова Олеся произнесла нарочито громко, и Шувалов не пропустил ни одного ее слова.

– Надо взять его с собой, – строго сказал Прудников.

– Не говори ерунды! Он сам идти не сможет, его жена тоже. Ты дотащишь их двоих? Если да, то вперед.

– Ты же сказала…

– Что я сказала? Я сказала, жить будет, но недолго. Ранение в живот. Если вовремя не оказать помощь, то летальный исход.

– А вовремя мы ни черта не сможем.

– Точно.

– Но надо же что-то делать? – не унимался Прудников.

– Добить.

Славик едва не упал от услышанного. Борька хрипел, поэтому Вячеслав и не узнал его голос.

– Сява, добей меня.

«Чем, штопором, что ли?»

И тут Прудников вспомнил о топоре. Он лежал у сломанной ноги друга.

«Я не смогу».

– Добей, – прорычал Борька.

Славка взял топор. Олеся наблюдала. Он чувствовал, что девушка не сводит с него глаз.

«Нет, я не смогу».

– Держись, братан, – сказал Вячеслав и повернулся к Олесе: – Побежали.

* * *

Мишка шел немного впереди, то и дело перекладывая нож из руки в руку и вытирая взмокшие ладони о штаны. Ведь надо было остановить всех, когда он увидел отрезанную голову Олеси. Сон это был или видение – наплевать. Надо было всполошиться и отказаться идти. Тогда, может, Славка, Сережка и Наташа тоже не пошли бы. А потом Борька отменил бы свою сомнительную экспедицию. Попили бы самогоночки да по домам. Как он хотел домой, кто бы знал. Больше, чем напиться. Он потрогал задний карман. Фляжка лежала на месте. Как он ее еще не выронил? Мишка достал плоский сосуд и украдкой выпил. Хорошо, хоть успел налить в нее самогонки, пока друзья что-то обсуждали на улице.

– Все прикладываешься? – Его догнала Соня и укоризненно посмотрела на друга.

– Мне так думается лучше, – попытался оправдаться Болдин.

«Глазастая! Я от страха ни хрена не вижу, а она…»

Крик раздался где-то за стеной. Миша замер. Он даже руки перестал вытирать.

– Что это было? – охрипшим голосом спросил Болдин.

– Кому-то сейчас хуже, чем нам, – хладнокровно произнесла Соня.

После гибели Сашки Софья стала другой. Оно и понятно, но чтобы вот так рассуждать о возможной гибели своих друзей… Да в ней не больше чувственности, чем в его фляжке в заднем кармане.

– Слышишь? – спросила она.

– Что?

– Что-то происходит прямо за этой стеной.

Мишка подошел и ковырнул ножом породу.

– Ты что, проход резать собрался?

Болдин еще раз ковырнул стену и повернулся к Соне:

– А ты что предлагаешь?

– Здесь где-то должен быть проход. Мы бы не услышали ни звука, если бы коридоры не были соединены.

Разумно. Он бы действительно стал ковырять дыру в стене под воздействием самогона. Вот что значит – одна голова хорошо, а две лучше. И хотя бы одна из них должна быть трезвой. Крик раздался с новой силой.

– Туда, – сказала Соня и пошла дальше по коридору.

Мишка глотнул из фляжки, попеременно вытер ладони и, сжав покрепче в правой руке нож, поспешил за подругой.

Проход они нашли метрах в двадцати от того места, где они впервые услышали крик. Коридор был узким и совсем коротеньким, поэтому они тут же вышли в параллельный ходок или спуск. Мишка вообще не разобрался в этой шахтерской азбуке. Единственное, что он понял, так это то, что номерки в их карманах для того, чтобы при обнаружении трупов их можно было опознать. Ах да, еще о касках. Голубые для спасателей. И если на твоей башке коричневая, то искать будут тебя, а не ты. Для первого урока неплохо, а? В том-то и дело, что урок был единственным и тех знаний, которые задержались в голове Болдина, едва хватило бы, чтобы быть похороненным под собственным именем.