Битва состоялась в день двадцатипятилетия императора Карла, словно подарок к первому юбилею. Немногим старше своего противника был и бедолага Франциск, ему исполнилось тридцать.

Бывает, когда и позор может обернуться выгодой. В те славные времена пленников полагалось выкупать, а до выкупа содержать их в соответствующих условиях, то есть короля в королевских. Карл очень быстро понял, что зря задумал пребывание царственного узника у себя в Мадриде, потому что чрезвычайно любвеобильный Франциск быстро обрел такое количество поклонниц, что впору отправлять его от греха подальше домой безо всякого выкупа.

Мало того, в пленника-ловеласа влюбилась сестра короля Карла Элеонора, вдова португальского короля. Не просто влюбилась, а воспылала желанием освободить обожаемого Франциска и выйти за него замуж. Когда за дело берутся женщины, мужчинам лучше сразу отступить, а судьбой любвеобильного Франциска занялись сразу несколько замечательных женщин, прежде всего его мать Луиза Савойская.

Луизе Савойской сын доставлял немало хлопот всю жизнь, большую часть она правила за сына то как неофициальный регент, пока он был слишком мал, то как официальный, пока развлекался в плену. Первая супруга беспокойного Франциска, дочь Людовика XII кроткая Клод Французская, принесшая мужу корону Франции, уже скончалась, однако жениться снова король не собирался, предпочитая многочисленных любовниц и двух весьма активных фавориток.

У императора Карла сил противиться женскому нажиму хватило почти на год, хотя за это время к осаде в пользу Франциска подключилась и собственная тетка Карла Маргарита Бургундская.

Но Луиза Савойская не стала ждать, когда император «созреет», она предприняла дополнительные меры. В Стамбул к османскому падишаху отправились тайные посланники со слезным письмом Франциска и его перстнем в подтверждение того, что не самозванцы. Луиза допустила серьезную ошибку, полагая, что суша надежней морской стихии. Посланники были убиты, а перстень позже видели на пальце у визиря Ибрагима.

Не получив никакого ответа, Луиза Савойская сумела переправить и второе письмо, правда, уже без перстня, зато с надежным человеком. Официально синьор Франжипани вез для султанской семьи на пробу различные парфюмерные снадобья, а в подметке своего сапога второе письмо.

Синьор Жан Франжипани от Стамбула пришел в ужас, поскольку город был, по его мнению, сродни библейским Содому и Гоморре. По-восточному богатый, даже роскошный, и нищий одновременно, зеленый, красивый, но очень грязный, полный купцов, расхваливающих товары, привезенные со всего света, и попрошаек, однако занимавшихся своим ремеслом в строго определенные дни – понедельник и четверг. Порядок здесь соседствовал с бедламом, богатство с нищетой, улыбчивость с ненавистью, здесь смешались все народы и языки, турецкая речь в некоторых районах слышалась реже иностранной. Вавилон, не иначе – решил для себя Франжипани.

Луиза Савойская не ошиблась, вручая второе письмо представителю этой фамилии. Франжипани быстро нашел общий язык с венецианцами, более того, он сумел поговорить, не раскрывая истинной причины своего появления в Стамбуле, с Луиджи Гритти. Венецианцы производили много товаров, пользующихся спросом на рынках и во дворцах Стамбула, но парфюмерия не была их приоритетом, для этого нужны цветочные поля, которых у Великолепной Синьоры Венеции просто не могло быть. Потому хорошо известное своими парфюмерными достижениями семейство Франжипани угрозы для венецианских купцов не представляло, синьор Луиджи мог не опасаться и подсказал, к кому обратиться.

Великий визирь Ибрагим-паша действительно был молод (не больше тридцати), хорош собой, но, главное, энергичен, разумен и готов слушать то, что ему говорят, кто бы это ни делал, если только говорят разумные вещи.

Ибрагим-пашу явно любили женщины, значит, и он их тоже, от Луиджи Гритти Франжипани узнал, что паша зять падишаха, что тоже пришлось кстати. Ловкий итальянец подарил визирю кое-что для супруги Ибрагим-паши, а по совету все того же Гритти, и для дамы сердца, памятуя, что об этом следует молчать и «не догадываться».

Но вот о главном почему-то предпочел молчать. Попадет к падишаху, тогда и станет отрывать подошву сапога, а пока лучше помалкивать.

Получив от француза еще и красивый браслет, явно женский, но это даже лучше, и большой рубин для себя, Ибрагим устроил Франжипани встречу с султаном. Назначена она была прямо в покоях все еще не совсем здорового падишаха, в его рабочем кабинете, месте, где султан читал бумаги и частенько занимался ювелирной работой.

Франжипани пугался и радовался одновременно, успокоил его Луиджи Гритти, который должен переводить. Гритти был назначен драгоманом – переводчиком при Великом визире – не так давно, Сулейману понравился общительный, немного насмешливый, но всегда помнящий о правилах приличия и пределах допустимого итальянец. Жан волновался из-за возможности допустить какую-нибудь оплошность и неловким словом испортить все дело, Гритти обещал переводить осторожно и все исправить, если такая необходимость появится.

Вот это и пугало Франжипани больше всего. Как отдать послание короля при синьоре Гритти?

Но как ни волнуйся, идти к падишаху нужно. Франжипани решил пока о письме молчать, а там как получится.

– Повелитель, вы назначили встречу синьору Жану Франжипани… Он здесь, и синьор Луиджи Гритти тоже.

– Да, я помню.

Луиджи Гритти просил о возможности предстать перед султаном неофициально для своего соплеменника Жана Франжипани, семья которого занималась производством дорогой парфюмерии. Синьор Франжипани намеревался представить образцы их продукции к османскому двору.

Сулеймана совершенно не интересовал ни Франжипани, ни его притирания или духи, но он подумал, что это может быть интересно для гарема. И Хуррем, которая учит итальянский со своей служанкой, тут весьма кстати, пусть послушает, может, что-то поймет и чем-то заинтересуется.

Сам султан читал по-итальянски довольно свободно, даже складывал фразы, но вот на слух речь почти не воспринимал, для того чтобы речь понимать, ее нужно слышать. Но Повелителю и не требовалось понимание, для этого существовали драгоманы – переводчики, подобные синьору Луиджи Гритти, которые свободно владели и турецким, и другими языками.

Что ж, пусть этот Франжипани войдет, переводить будет Гритти, а Хасеки просто послушает.

Султан сделал знак Хуррем:

– Останься.

Та поспешно прикрыла лицо яшмаком, села в сторонке.

Франжипани был велеречив, очень велеречив, переводивший его слова Луиджи Гритти не меньше. Слова то журчали тоненьким ручейком, то лились полноводной рекой – малозначащие, приятные для слуха, усыпляющие…

Хуррем сидела, прикрыв лицо яшмаком и скромно потупив и без того почти невидные глаза, слушала внимательно, стараясь не подавать вида, что понимает итальянца. Сейчас она радовалась, что занятия с Марией не прошли зря, разбираться даже в витиеватой речи синьора Франжипани не составляло труда. Луиджи Гритти переводил неточно, то сглаживая углы, то, наоборот, делая выражения резче, чем у итальянца.