они надеялись. Они не могли поверить, что их изолировали просто для того, чтобы проще и эффективнее уничтожить. Они не могли осознать, что каждый еврей в Варшаве был обречен на смерть.

Но в конце концов они это поняли, когда столкнулись с голодом, болезнями, казнями заложников и убийствами на улицах. Глядя на стену, окружившую их, они осознали, для чего она выстроена. Тогда они решили сражаться, взяв в руки то немногое оружие, которое смогли достать контрабандой. С самого начала было очевидно, что восстание варшавского гетто – массовое самоубийство. Но это был красивый жест, и последний, который евреи могли сделать. Люди в гетто никогда не сомневались, что союзники выиграют войну, сказал еврей, но знали, что для них уже будет слишком поздно. Тяжело умирать, зная, как близка помощь.

Сейчас он говорил от имени погибших, от имени двух с половиной миллионов убитых польских евреев. Он был свидетелем величайшего организованного уничтожения, которое только знал мир, и отказывался в него верить. Нет, его народ не может быть уничтожен. Евреи – это нация, говорил он, у них должна быть своя страна. Никогда больше они не должны быть изгнаны и скитаться по миру. У них должен быть дом. Эти колоссальные страдания не должны пройти впустую. Он думал о будущем; он думал о мире, который будет безопасным, достойным и свободным. Удивительно, но о немцах он не сказал ни единого слова.

Польша казалась ужасно далекой, темной и безмолвной, и немцы пытались превратить ее в кладбище. Но здесь были эти три поляка, а в Польше – десятки тысяч таких же, как они, и за четыре с половиной года организованных репрессий немцы так и не смогли остановить их. Мы почти не можем представить себе жизнь в Польше, но эти люди без имен могут рассказать об этой жизни и говорить от имени миллионов представителей своего народа, лишенных права слова. Что я хорошо себе представляю – так это то, что немцам, которые правили Польшей, но так и не покорили ее, теперь будет очень страшно.

Приезжайте в Италию

Февраль 1944 года

Джип вел французский солдат с большими, темными и грустными глазами. Худой, невысокий и грязный, он выглядел нездоровым. Мы опустили лобовое стекло и крышу джипа, снег сменился градом. Узкая и скользкая дорога петляла по горам. Ветер задувал с серых каменных склонов, летел над снежными вершинами и гнал град нам в лицо.

Как и всем остальным на дороге, водителю маленького джипа приходилось нелегко. Время от времени мы проезжали мимо совершенно бесполезного знака: на доске нарисован череп с костями, а ниже подпись на французском: «Враг видит вас». Совершенно излишнее предупреждение. Несешься по крутой дороге, замерзая до полусмерти, а врагу, чтобы не увидеть тебя, надо было бы быть слепым; он сидит прямо напротив, вон на той заснеженной горе.

Вдруг водитель джипа заговорил, с неожиданной горькой насмешкой. «Visitez l’Italie!» – сказал он.

Раньше на всех железнодорожных станциях во Франции висели рекламные плакаты с изображением солнечной и пленительной страны. На картинке темноволосая девушка ела виноград или, может быть, просто смеялась, и плакаты призывали туристов: «Приезжайте в Италию».

Что ж, мы приехали в Италию, оказавшись на ее небольшом, своеобразном и опасном участке – на французском фронте. Сражения шли за горную цепь; французы удерживали ее, а на горах напротив, повыше, сидели немцы. Горы справа были заняты поляками, а слева, вокруг Кассино, – американцами. Война в Италии вообще выглядит очень любопытно. Однажды мы посчитали, что через всю страну, от Средиземного моря до Адриатики, протянулись войска двадцати народов и национальностей, и все они сражались с немцами. Французы на своем фронте удерживали самую высокую горную гряду. Здесь было холоднее всего – а холодно было везде. Никто не верил, что этот ветер когда-нибудь станет слабее шторма, и стоило мелькнуть надежде на весну, как вновь шел снег.

Прежде чем оказаться на этой голой дороге, водитель джипа работал барменом в Касабланке. Теперь из его обветренных замерзших губ донеслось:

– Вы когда-нибудь пробовали коктейль «Александр», мадемуазель?

Мы проехали мимо сгоревшего американского танка, свернули и увидели два грузовика, которые рухнули в овраг и висели почти перпендикулярно склону горы. «Александр» – ужасное сладкое пойло, которое готовят из crème de cacao[39].

– Да, безусловно, – сказала я, держа каску перед лицом, чтобы защититься от града.

– Не хочу хвастаться, – сказал француз, – но я готовил лучший «Александр» в Касабланке.

Затем мы замолчали, потому что говорить было слишком трудно. Возможно, он думал о своем баре или о маленьком кафе, которое надеется открыть во Франции после войны. А я думала об этой замечательной фразе: «Приезжайте в Италию».

Выезжая из Неаполя на север, вы попадаете в непрерывный поток транспорта цвета хаки: грузовики и джипы, машины штабные и санитарные, машины технической помощи, грузовики, самоходные противотанковые орудия и машины с боеприпасами. Движению нет конца, и если вам не повезет, вы окажетесь позади колонны, которая шумит, как стадо слонов на марше, и поскольку дороги узкие и движение плотное в обе стороны, вам придется научиться терпению.

По обочинам дороги разбросаны бесконечные палаточные лагеря, разбитые в лужах грязи под оливковыми деревьями или в непроходимой грязи открытых полей. Какой-нибудь солдат всегда бреется под мрачным небом: тщательно, с комической церемонностью, в полном одиночестве. Обнаженный до пояса на холодном ветру, он ведет заведомо проигрышную битву за чистоту. Целые акры земли заняты машинами, мужчины в мерзкой жиже чинят сломанные двигатели. Вероятно, здесь никогда не было так много колесного транспорта; кажется, вся Италия куда-то переезжает.

Когда вы впервые оказываетесь в местных деревнях, они поражают воображение; невозможно даже представить, что когда-то у этих развалин было по четыре целых стены и в каждом доме жили люди. Ни один циклон не смог бы проделать такую тщательную работу, как бомбы. Через некоторое время перестаешь замечать искореженные здания, кучи обломков, сорванные крыши домов.

Дороги окаймлены телефонными проводами, похожими на толстые скрученные лианы в джунглях; десятки проводов развешаны по уцелевшим деревьями или просто валяются на земле. Дальше виднеются аккуратно расставленные палаточные госпитали, а за поворотом вдруг танки: громогласные, слепые, неизвестно чего ожидающие.

Чем ближе к фронту, тем более странной выглядит Италия для туриста. На свалке боеприпасов трое местных детей по очереди качаются на куске старого телефонного провода, свисающего с дерева. В руслах рек покоятся взорванные мосты вместе с вагонами. Мимо едут джипы, на которых краской написаны имена: «Calamity II», «Death Dodger», «Betty Ann»[40].

В ложбине перед дорогой, поднимающейся на холм, итальянки стирают белье в старом каменном корыте, а неподалеку шестиколесные грузовики кое-как взбираются вверх, меся грязь, похожую на взбитый коричневый цемент. По горам гуляет эхо от разрывов снарядов. Путь лежит через полную грязи равнину, где не растет ничего, кроме пушек; вот две французские батареи 155‑миллиметровых орудий открывают огонь по немцам, окопавшимся на горе, которую отсюда не разглядеть, и все на дороге на некоторое время глохнут. Если оказался прямо под орудиями, открывай рот и тяжело дыши.

Дорога ползет дальше вверх, вот уже на отвесных склонах горы появляются солдатские лагеря. Это войска французов, переодетых в американскую форму. Внезапно дорога поворачивает, открывается вид на горы: они громоздятся друг на друга, уходят все дальше и дальше на север, на вершинах ослепительно сияет снег. Красивее вида здесь нет, это все замечают, но никому этот пейзаж не по душе, потому что на тех горах – немцы.

На повороте солдат родом из французских колоний, в длинном полосатом халате и тюрбане, стоит на крыше дота, обозревая немецкий горный хребет. Он спокоен и неподвижен, как статуя, будто только что нашел приятное место для отдыха, когда у него появилось свободное время. Теперь дорога по горным серпантинам постепенно спускается к реке Рапидо, война постепенно отдаляется, и видно меньше людей и транспорта. Теперь слушаешь и смотришь по сторонам очень сосредоточенно, напрягая все свое тело.

Приезжайте в Италию,