полосе. Мигнул зеленый огонек, затем раздался рев четырех моторов, эхом отразившийся в вышине. Первый самолет ушел во тьму, казалось, не очень быстро. Мы увидели, как хвостовые огни поднимаются вверх, а через мгновение тринадцать самолетов уже плыли по небу, будто по воде. Вскоре они превратились в далекие медленно движущиеся звезды. Вот и всё. Ребята улетели. Их не будет всю ночь. Они полетят над Францией, над знакомыми и любимыми городами, которые они не увидят и которые сейчас их не волнуют. Они летят на юг, чтобы разбомбить сортировочные станции на железных дорогах, соединяющих Францию и Италию, уничтожить, если получится, одну из двух работающих веток между этими двумя странами – пусть и ненадолго. Если они преуспеют, пехоте на юге Италии некоторое время будет легче.

В этот момент несколько сотен самолетов, тысячи парней-бомбардировщиков, поднимались к дрожащей луне с разных аэродромов этой части Англии. Они улетали на всю ночь, впереди их ждали укрепленное побережье Франции, горные хребты высотой до трех тысяч метров, суровая зимняя погода и, наконец, цель, которую надо поразить. Впрочем, такой вылет считался «конфеткой», что на восхитительном жаргоне Королевских военно-воздушных сил Великобритании означает «пустяковое дело». С более пессимистической точки зрения рейд можно назвать «долгой тягомотиной», что означает просто невыносимую скуку. Задание было рутинным, и все это знали. И тем не менее все вели себя очень тихо, и аэродром помрачнел, когда бомбардировщики улетели и все погрузилось в ожидание. Сначала ты ждешь, когда они улетят, а потом – когда вернутся.

Возможно, это типичная база бомбардировщиков; я не знаю. Возможно, все базы разные, как и все люди. Это база Королевских ВВС, и экипажи, которые летели сегодня, состоят из англичан и канадцев, а также одного южноафриканца, пары австралийцев и еще одного американского пилота из Чикаго. Самому младшему пилоту был двадцать один год, а самому старшему – тридцать два, и до войны они занимались разными делами: кто-то работал художником, кто-то школьным учителем, детективом, государственным служащим, подрядчиком. Все это не говорит о них ничего. Они выглядят усталыми и старше своих лет, ведь они летают по ночам и немного спят днем, а когда не летают, находится другая работа, и, вероятно, ожидание полета изматывает, когда знаешь, что тебе предстоит. Поэтому они выглядят усталыми, но не говорят об этом, а если поднять эту тему, они ответят, что отдыхают достаточно и чувствуют себя хорошо.

Местность, где они базируются, плоская, как штат Канзас. Сейчас здесь холодно и нет никаких цветов, кроме серого и коричневого. Кажется, что окрестной землей не пользуются и не обживают ее, зато в воздухе работа кипит. На закате можно увидеть эскадрилью «Спитфайров», возвращающихся на базу на фоне бронзового неба: они аккуратным строем летят домой, похожие на маленькие лодочки. Зыбким утром дневные бомбардировщики с ревом несутся к Ла-Маншу. Гудит переполненный воздух, и на аэродроме тоже шумно. Но на земле эти мужчины ведут тихую жизнь.

Говорят, если за чаем все парни в столовой погружены в чтение, значит, на ночь запланированы боевые вылеты. Сегодня днем они сидели в большой гостиной загородного дома, которая служила им столовой; точь-в-точь послушные дети, занятые выполнением домашних заданий. Если достаточно усердно читать, можно забыться и отвлечься от мыслей о себе, и обо всех других, и о предстоящей ночи. В то утро они должны были провести испытание перед ночным вылетом: поднять самолеты в воздух и убедиться, что все в порядке. Между пробным вылетом и дневным инструктажем наступает время слухов, когда кто-то узнаёт, сколько бензина заливают в самолеты, и все начинают гадать о цели, прикидывая, сколько сотен километров можно пролететь при таком литраже. Инструктаж (во время которого им дают информацию о полете и цели) обычно заканчивается поздним вечером, после чего следует оперативный прием пищи, а затем несколько тяжелых часов до взлета, которые как-то нужно убить. Все они знакомы с этой рутиной и научились с ней справляться; это упорядоченное, непоколебимое спокойствие стало их образом жизни.

Конечно, в свободные вечера можно расслабиться в ближайшей деревне, где есть танцевальный зал, куда ходят девушки, с которыми можно поплясать, пабы, где можно выпить слабого пива военного времени, и кинотеатр, чтобы посмотреть старые фильмы. В одиннадцать часов все эти развлечения прекращаются и двери по всей деревне закрываются наглухо. Такую жизнь не назовешь яркой и романтичной; что-то среднее между школой-интернатом и монастырем. У них есть своя работа, и они принимают такой порядок вещей как должное, не задумываясь ни о чем слишком сильно. Есть только одна общая четкая мысль, и она звучит так: покончим с этим. Выиграем войну и покончим с ней. Хватит уже, слишком долго она длится. Главное сейчас – победить, и как можно быстрее.

Жизнь, которая у них была прежде, возможно, раньше представлялась скучной, но сейчас, когда они о ней вспоминают, кажется прекрасной и бесценной. Никто из пилотов не может строить подробные планы на будущее; нет смысла считать, сколько испытаний ты успешно преодолел, когда знаешь, сколько еще ждет впереди. Но смутно каждый человек думает о том недавнем, почти невероятном прошлом, когда никто не занимался ничем особенным, ничем из ряда вон выходящим, ничем страшным, когда день был долгим и существовало великое множество способов его провести. Они хотят вернуться в то время, но теперь им нужна жизнь, которая в их воспоминаниях стала лучше, чем была на самом деле. Им нужно будущее настолько же прекрасное, каким сейчас видится прошлое.

Каждая ночь, когда ждешь возвращения самолетов из Европы, холодна и длится долго, но так или иначе заканчивается. В четыре часа или около того дежурные офицеры поднимаются на диспетчерскую вышку. Офицеры-диспетчеры ходят из угла в угол, курят трубки и ведут обычные разговоры, а ожидание сгущается настолько, что его почти можно потрогать. Затем из коммутатора диспетчерской вышки доносится голос первого пилота, летящего на базу. Две девушки из WAAF, которые не спали всю ночь, но все еще выглядят бодрыми, с румянцем на щеках, собранные и оживленные, начинают направлять самолеты. Голоса девушек, которые кажутся необыкновенными (трудно сказать почему, возможно, потому что они звучат так уверенно, так аккуратно), начинают:

– Здравствуй, Джордж, посадка, прием.

В застекленной комнате слышен ответ пилотов. Потом снова девушка:

– Здравствуй, Квин, аэродром, одна тысяча, прием.

Ночь вдруг становится странной: луна все еще в вышине, ярко горят звезды, большие прожекторы, как деревья, склонились над взлетной полосой, бортовые огни самолетов виднеются сначала вдалеке, потом ближе, над полем шумят моторы, выезжают машины скорой помощи, а голоса девушек все звучат и звучат – спокойные, четкие, уверенные.

– Здравствуй, Дядя, аэродром, двенадцать-пятьдесят, прием, – это значит, что самолет «Д» – «Дядя» – должен кружить над полем на высоте 1250 футов[37], пока ему не разрешат посадку.

Поначалу самолеты медленно подлетают, а вот их уже четыре – кружатся над аэродромом, приземляются. Чем больше самолетов прилетает (каждый отмечают на специальной доске), тем невыносимее становится ожидание. Но никто не подает вида. Голоса остаются спокойными, никто не делает ни одного необычного движения, вся рутина протекает так же заурядно, как если бы люди стояли в очереди за билетами в театр. Никто не выдает беспокойства, никто ничего не говорит, но все думают об одном.

Наконец все самолеты на месте, кроме «П» – «Питера» и «Дж» – «Джиги». Они просто опаздывают. Задание ведь было «конфеткой». Они должны вернуться. Конечно, они вернутся. Разумеется. С минуты на минуту. Никто не упоминал о задержке. Мы стали спускаться в допросную, а капитан группы как бы между делом заметил, что он ненадолго останется в диспетчерской, пока ребята не вернутся.

Экипажи одиннадцати вернувшихся самолетов спускались в подвальную комнату для краткого рапорта. Все держали в руках кружки с чаем, белые фарфоровые кружки для бритья, наполненные этим сладковатым отвратительным теплым напитком, который, похоже, дорог их сердцам. Они выглядели еще более уставшими,