Что-то щелкнуло, и хоботок скрылся.

Алена потерла руку. На месте укуса ничего не болело, только слегка чесалось крохотное онемевшее пятнышко.

Маргарита Петровна ушла ненадолго, а когда вернулась, глаза ее были слегка покрасневшими, словно она плакала… или, может быть, колдовала над пахучим и едким дымом.

– Ох ты горе ты мое! – сказала она нежно и ласково. – Чаю хочешь?

– Хочу, – кивнула Алена. Чай приходилось попробовать редко, по большим праздникам, но она любила его вкус, особенно когда удавалось подсластить сахарком.

Вскоре появился на столе и чай в белой блестящей чашке, и булки, и сыр, и теплая, дымящаяся каша в горшочке, и яблоки в большом блюде, хоть для яблок было не время, и странная картошка, покрытая шерстью, словно ее родила мышь.

– Ты поешь, – накладывая каши, сказала Маргарита Петровна. – А то устала да испугалась. А тебе нельзя.

– Почему это нельзя? – удивилась Алена. – Всем людям можно, а мне – нельзя?

– Нельзя, – повторила Яга. – Домой тебе надо возвращаться да замуж скорее выходить.

Алена настороженно, с сомнением, смотрела на Ягу.

– Это вы нагадали, да? А точное ли гадание?

– Считай, что нагадала. А гадание у меня точное. Возвращайся-ка ты домой.

– Как домой?! Нельзя мне домой. Финист жениться на мне хотел, с собой меня звал.

– Так не прилетает. Значит, забыл он тебя.

– А раз не летит, значит, держат его, силой держат, не пускают. Значит, выручать его надо.

– Так не тебе же его выручать! Маленькая, несмышленая…

– А кому же, как не мне? Кому? Он же мне нужен больше всех людей на земле! А пропаду, не сумею – и к лучшему. Жена ведь я ему теперь, законная жена. А вернусь домой – и кто же я буду? Жена без мужа? Или невеста нечестная?

Яга молчала, словно не зная, что ответить. Алена смотрела на нее с вызовом и решимостью.

– Ладно, – сказала наконец Маргарита Петровна, – помогу я тебе его найти.

Алена рассказала Яге все: и про перышко, и про то, как Чмыхало вынула у нее из-за уха железную плоскую порчу. А когда закончила, морок снова взвился над столом. Маргарита Петровна поколдовала немного, и Алена увидела в воздухе Финистово лицо: прозрачное, призрачное, лишенное жизни, словно Кощей выпил из него все соки. Она вскочила, вскрикнула и протянула к лицу руку, но та, не встретив сопротивления, прошла сквозь образ, как сквозь воздух.

– Значит, он, – произнесла Маргарита Петровна, а потом, вздохнув, прибавила снова: – Ох, горе ты мое! – и, обняв Алену за плечи, крепко прижала к себе, как прижимал до того лишь отец.

Когда Алена проснулась наутро, на столе стоял готовый завтрак, который пах так вкусно, что закралась к ней в голову предательская мысль: хорошо бы было остаться здесь хоть на несколько дней, поесть, поспать, послушать разговоры Маргариты Петровны, которая оказалась совсем не страшной, а, напротив, все время рассказывала интересные вещи. Но Алена отогнала от себя постыдную слабость, представив, как мучают, должно быть, ее Финиста там, вдали, у страшного и злого Кощея.

«Ему хуже, чем мне», – прошептала она и встала.

Баба-яга собрала ей с собой в дорогу сумку с едой, велела не экономить и побольше есть.

– А это – главное, – сказала она, внося в комнату голубую круглую тарелку размером с обычное блюдце. На тарелке серебрилось крупное, надкушенное с одной стороны яблоко.

Оказалось, что тарелка раскрывается на манер бабочкиных крыльев: двумя тонкими лепестками.

– Он, конечно, старенький, – говорила Маргарита Петровна, – но работает, и хорошо. Батареи хватит на несколько месяцев, тебе столько не понадобится. Дойдешь дней за пять, если не случится ничего. Ох, надеюсь, не случится! Я бы отвезла тебя, но полетка у меня одноместная, вот проблема в чем! Говорил мне Вячеслав Александрович: надо двушку покупать – и прав, видишь, был. Который раз убеждаюсь. Ну, дойдешь?

– Дойду! – Алена говорила твердо, хотя твердость стоила ей немалых усилий.

– Ну смотри тогда.

Маргарита Петровна показала, как, нажав на крохотный выступ, разделить тарелку надвое. Нижнюю часть велела не трогать, а смотреть на волшебное зеркало, в котором отражался будто увиденный сверху лес: и дом Яги, и сама Алена – ее голубая косынка. Крохотный желтый колобок прыгал на тропинке, зазывая, показывая, куда идти.

– Не заблудишься. Придешь, куда должна. Карта подскажет. Дойдешь до дерева – прямо в ствол входи, ничего не бойся. Попадешь в комнату, похожую на эту. Там будет женщина, Варвара Ильинична. Она тебе поможет… А я больше ничем помочь не могу, уж ты прости меня.

Алена ушла, унося в руках волшебную тарелку. А Маргарита Петровна, вздохнув, села за стол и уронила на руки уставшую голову.

Очнулась она от легкого стука в окно.

– Маргарита Петровна, вы дома? – спросил мужской голос. В комнату вошел высокий худой старик, морщинистый, но не седой, с острым кадыком и широкими плечами, похожими на плечи огородного пугала.

Увидев Маргариту Петровну, он бросился к ней:

– Боже мой, Маргариточка Петровна, что с вами?! Плохо вам? Плохо, да?

Она подняла голову и, едва ворочая языком, ответила:

– Плохо, Вячеслав Александрович. Подайте мне, будьте добры, диагност. И лекарство из шкафчика, сердечное.

Вячеслав Александрович забегал и засуетился, принес и сделал все, что было необходимо. И когда Маргарите Петровне стало лучше, сказал:

– Что же вы, голубушка, с собой делаете? Вам бы в Москву, подлечиться. Полежите недельку в стационаре, потом лет пять будете прыгать, как девочка.

Маргарита Петровна замахала на него рукой.

– Чего вы машете? Я же правду говорю. Лечиться – надо. Тут вы не поспорите.

– И думать не могу о Москве! Ни дня не проведу там, ни минуты! – Маргарита Петровна говорила, подняв вверх трясущийся от возмущения палец. Вячеслав Александрович поймал ее руку и дружески сжал.

– Голубушка, милая моя, вы уж не беспокойтесь так. Вы уж поберегите себя! Чем же так плоха вам Москва, скажите на милость? Да и что вас так взволновало?

– Ах, ненавижу себя. Да, жить не могу без цивилизации. Да и без науки тоже. Но видеть торговлю детьми, знать, что счастье, которое есть вокруг, – все ворованное, все на материнских слезах, на унижении настоящих отцов, – выше моих сил. Я, наверное, просто утешаю себя мнимой непричастностью: ведь работаю на институты, собираю образцы, получаю взамен деньги, на которые заказываю продукты и вещи, – и при этом живу за и вне. То есть внешне к Москве себя не отношу, внутренне – приросла к ней. Вот вы говорите – лечиться. А может быть, лучше будет и не лечиться, лучше будет не жить, а?

– Да бог с вами! – У старика затряслись руки. – Как же вы говорить такое можете! Как же я? Один здесь, в глуши? Я ведь такой же, как вы. Только бездельник. Мне бы должность как у вас – лаборантом. Так не возьмут.