Любая нормальная мать стремится защитить своего ребенка. Покойная же мадам Устинова была именно такой. Вот только попытка закончилась в лапах сумасшедшего садиста на службе ОГПУ, который сначала ее придушил, а потом свернул шею. А вот тут я потребовал максимальных подробностей, причем не от этого горного животного, а от его начальника, который должен был держать в узде первобытные порывы подчиненного.

Сомченко вновь пытался вилять, как угорь. Пришлось снова грозить ему всеми возможными карами и напоминать, что своя задница всяко ближе к телу, нежели чужая. Естественно, что разумно подобранные аргументы помогают в убеждении почти любого объекта. Помогли и сейчас. Правда подробности убийства оказались гадкими сверх ожидания. Думаю, что я их смог выдавить лишь по той причине, что не узнай я их от, кхм, коллеги, узнал бы от непосредственных свидетелей: находившегося тогда еще в сознании Устинова и его дочери.

Оказалось, что, душа жену Устинова, Халилов буквально светился от счастья и орал следующие фразы: 'Смотри, вражина, как я твою суку удавлю... Ты у меня во всем признаешься, всех сдашь, а я в это время твою дочку сношать буду! А потом вы оба будете просить, чтобы я вас сразу пристрелил...'. Разумеется, говорил все это сам Сомченко, поэтому я явно лишился 'удовольствия' слышать грубый акцент 'дитятко горного розлива' и немалой части примитивных непристойностей. А они наверняка имели место быть в куда большем количестве.

Наворотив же дел, эта несвятая парочка засуетилась. То есть засуетился Сомченко, потому как Халилов просто не понимал, чего натворил. Что же до старшего по званию коллеги, так тот осознавал, что одно дело мордовать и гробить 'от случайностей в ходе дознания' тех, кто больше не нужен начальству, а совсем другое - лишаться перспективного для дальнейшей работы 'материала'. Вот и нес при разговоре с Руцисом околесицу, потому как и признаваться страшно, и ничего не сказать тоже нельзя.

Мда, хорошо хоть не вздумал 'вычищать' место событий, уничтожив всех свидетелей. Похоже мозги еще не полностью атрофировались за малым использованием оных. А ведь мог, такое частенько случалось в первые годы становления ЧК, да и в последующие было, пусть и реже.

И никакого особого страха. Знал, собака страшная, что система за подобные фокусы хоть и наказывает, но так, в меру. К примеру, понижением в должности и отправкой в какой-то из многочисленных медвежьих углов. Наказание посерьезнее - перевод из всесильной родной системы в ту же народную милицию. Ну и самое страшное - под зад коленом со службы, на так называемые вольные хлеба. Но последнее было совсем уж редкостью. А чтобы под суд, да за подобное... Не смешите, эта система за творимые мерзости никогда жестоко не карала. Она ж сама их и культивировала всеми возможными силами и средствами.

Плюс еще один нюанс. Он всерьез считал, что сможет со мной договориться, чтобы я поддержал его. Не скрыл все, но представил произошедшее в таком виде, чтобы вина Халилова как главного лица и его как допустившего все это безобразие. Была минимальной. Расчет был прост - мало кто из чекистов поставил бы на одну доску жизни каких-то там случайных 'девок', к тому же из семьи арестованного, и благополучие коллег. И точно...

- Ну как, Алексей, поможешь все это... смягчить? - и рожа стала хитренькая такая. - А я в долгу не останусь, найду как отплатить. Ты ж сейчас звонить товарищу Руцису будешь?

- Непременно буду.

- Я здесь же побуду?

- Да не жалко. Слушая на здоровье.

Доволен, аж улыбка во всю харю. Считает, что это знак моего согласия насчет 'смягчить'. А вот обойдешься, помойное отродье! Сейчас я тебя перед начальством буду равномерно смешивать с навозом, причем делать это со всем усердием, но исключительно в рамках твоей и Халилова непригодности к мало-мальски серьезному делу. А то, что дам тебе и особенно ему все это слушать - на то особый резон. Может выгорит, может и нет, но лишним точно не будет.

Звонок, знакомый голос в трубке... Руцис явно обеспокоен и не считает нужным этого скрывать:

- Да?

- Аркадий Янович, Фомин у аппарата. Как вы и приказывали, я прибыл в адрес и выяснил, что тут произошло. К сожалению, ситуация вышла из-под контроля и для того, чтобы хоть как-то спасти операцию, требуются экстренные меры.

- Это плохо, Лешенька. Совсем плохо... Большие люди мной обнадежены. Так что ты постарайся, а я помогу, чем смогу. И не надо официоза, мы с тобой привыкла нормально разговаривать.

- Ситуация такая, товарищ начальник следственной части, - даю понять, что сейчас нас слушают те, кому надо слышать именно официоз. Руцис та еще сволочь, но дураком его сроду не назову. Поэтому должен с ходу понять. - Разрешите доложить!

- Вот оно как... Давай, Леша, докладывай. Я очень внимательно слушаю.

Ага, насторожился чекист. Принял посыл. Думаю, что попытку сорвать его планы он воспримет как личное оскорбление, а осмелившегося подложить ему свинью, пусть и не специально, сожрет со всеми потрохами, причем заживо.

- Руководитель группы, сотрудник особых поручений Сомченко, в процессе проведения операции допустил сразу несколько нарушений. Во-первых, когда я прибыл, машина группы Сомченко стояла прямо у дома, создавая риск. Что заметят что-то странное. Отсутствие контроля за черным ходом я даже в расчет не беру...

- Зато я в расчет возьму и это. Продолжай!

- Слушаюсь, товарищ Руцис. При моей попытке войти в квартиру агент первого разряда Халилов некоторое время отказывался меня впускать, мотивировав это тем, что не узнал. Это при том, что мы значительное время ежедневно находимся в одном кабинете. Мне пришлось представляться, рискуя, что мои фамилия и звание станут достоянием всего подъезда.

- Он что, с ума сошел? - первый раз я слышал как Руцис вполне натурально изображает шипение, достойное любой змеюки. - До сведения всех участвующих доводилось, чтобы не было никакого шума!

- Халилов не мог сойти с ума, Аркадий Янович. Идиотам сходить не с чего. И я сейчас вовсе не оскорбляю агента Халилова, я констатирую медицинский факт. Услышав, что я застал внутри квартиры, вы сами с этим согласитесь.

Начальство желало услышать мой рассказ. А вот лица Сомченко и Халилова надо было видеть. Картина, доложу я вам, достойная того, чтобы быть увековеченной художниками не из последних. Но если на роже Сомченко была смесь неверия, удивления и даже обиды, то дитя гор испытывало лишь злобу. Тупую, ограниченную, но зато огромной концентрации. Примерно как бык при виде красного плаща тореадора. И накал этой самой эмоции возрастал с каждой секундой. Верной дорогой идешь, 'товарищ', совсем верной. Сейчас мы тебя еще подогреем, чтобы все предохранительные клапаны сорвало.

- Сомченко отдал приказ применить жесткий вариант дознания. Тут я ничего не скажу, данный приказ мог быть оправдан, - заранее открестился я от неуместного для тайной полиции гуманизма. Да и маска, того, не позволяла. Хотя я и гуманизм... слабо сочетаемся. - Однако не стоило проводить это самое жесткое дознание в присутствии членов семьи. Непредсказуемые реакции, вы же понимаете, товарищ Руцис.