– Херня с тобой какая-то приключилась, – сказал он с теплотой и сочувствием, – какая-то херовая херня. И мне думается, дерьма ты повидал похлеще моего. Но мы все узнаем, старик. Во всем разберемся.

Книга не выходила у меня из головы. Кто-то выстрелил в меня, хотел убить из-за нее? Все говорило именно об этом. Ведь в самом деле, если бы это было банальным ограблением, то почему напавший не забрал ценные вещи? Да, его ждало разочарование, но все же кое-какие деньги у меня при себе имелись. Опять же телефон, пускай и старый, но все же преступник оставил его. И наручные часы. Все это благополучно стащил Стэнли.

И что получается?

Книга. Вот что в действительности искал тот человек, кем бы он ни был. Получалось одно из двух. Либо эта чертова книга имела большую ценность, материальную ли, историческую или еще бог весть какую. Либо она чересчур (так, что человек пошел ради нее на преступление) важна лично для нападавшего.

Этот вывод бесполезен для меня. Он – тупик, которым заканчивался узкий и темный коридор моих попыток найти истину. Я с огромной вероятностью готов исключить версию, что книга имела материальную ценность. По простой причине: это звучало как полный бред. Разве что у меня действительно имелись заметки самого да Винчи.

Что еще? Я украл у кого-то собрание сочинений Стивена Кинга с подписью самого короля ужасов на титульном листе?

Я возвращался домой, и голова моя шла кругом.

Не знаю, может, я секретный агент? Шпион? А книга – вовсе не книга, а важные документы государственной важности?

Как это объяснить?! Хотя бы в теории. Гипотетически.

Поднимаясь по лестнице, я перебирал в голове всевозможные варианты, пока внезапно на ум не пришло определение методологического принципа, которое называлось «бритва Оккама». Такие вещи выводят меня из себя. Они напоминают синдром упущенной выгоды – чувство, свойственное всем заядлым игрокам в азартные игры или торговцам на валютных биржах. Мой мозг выдал какую-то информацию, откопал что-то в черной бездне беспамятства, отряхнул от пыли и заткнул этим один из миллионов пробелов. Как будто больше всего на свете я сейчас нуждался в знаниях о дурацких бритвах. Ну конечно, теперь я могу блеснуть термином перед барменом, когда буду сидеть в баре с бутылкой «Миллера». Это куда важнее, чем вспомнить, например, имена родителей.

Ладно, чего уж тут.

Если некое явление можно объяснить множеством способов, то вернее всех будет самый простой. Это и есть бритва Оккама.

Напавший на меня действительно был обыкновенным грабителем. Он схватил мой рюкзак, хотел обыскать карманы, но его спугнул Стэнли. С чего мы взяли, что он не заметил этого наркомана? И что тогда еще оставалось делать незадачливому киллеру? Хватать что есть и сматываться со всех ног.

Эта мысль немного успокоила. Она вносила ясность. Потому что была логичной, понятной, вполне себе реальной. Но одновременно с этим лишала надежды, разыскав нападавшего, разыскать и свое прошлое. Он не сможет ответить на мои вопросы по той простой причине, что не знает меня; он выбрал меня в свои жертвы совершенно случайно. Одинокий человек на безлюдной ночной улице – вот все, что он знал обо мне, и большего ему и не нужно.

Войдя в квартиру и поздоровавшись с миссис Уэлч, я прямиком отправился в ванную. Чуть теплая вода, думал я, охладит голову. Это будет то, что нужно. И глоток пива.

Когда я закончил, меня ждал кофе и кусок пирога, посыпанного сахарной пудрой.

– О, выглядит аппетитно, – сказал я с улыбкой. – Какой на этот раз?

– Грушевый, малыш.

Я придвинул тарелку, отломил ложкой кусок пирога и поднял на уровень глаз.

– Удивительная вещь, – сказал я, кисло ухмыльнувшись, – непостижимая.

– Что такое?

– Я ведь прекрасно знаю, что представляет из себя груша. Я закрываю глаза и отчетливо вижу ее перед собой. Бледно-желтая, похожа на лампочку. Я откусываю ее, чувствую сок на языке, консистенцию, но… – Я оторвал взгляд от ложки и посмотрел на миссис Уэлч. – Но совершенно не помню, какая она на вкус.

Сложно представить что-то более страшное, чем избирательность такой вот дырявой памяти, как моя. Будто кто-то, какой-то зловещий шутник сидел в голове и издевался надо мной, выдавая информацию совершенно случайно и по большей части абсолютно бесполезную.

В две тысячи десятом на девяносто девятом шоссе, в Пенсильвании, между Тироном и Алтуной минивэн Оскара Шелтона столкнулся лоб в лоб с машиной Рэндела Буна. Бун погиб на месте. Его жена через несколько часов скончалась в реанимации. Оскар находился в машине один. И выжил. Избежав смерти, он, однако, не избежал трепанации черепа и частичной потери памяти после. Маленький засранец-шутник внутри его черепной коробки вычеркнул из памяти Оскара лишь одно воспоминание. Воспоминание о его жене.

Шелтон помнил все, абсолютно все, что помнил и до аварии. Кроме жены. Неудивительно, что очень скоро его история стала обмусоливаться на многих юмористических шоу; она превратилась в мем. Сложно поверить, что все обстояло именно так, как клятвенно уверял Оскар. Но даже если все это являлось чистой правдой, то такая правда порождала еще больше шуток. «Представляете, как эта стерва задолбала бедного Оскара, что его мозг воспользовался первым удачным случаем забыть о ней к чертовой матери?»

Пожалуй, и мне бы показалось это забавным, не случись со мной то, что случилось. Может даже, так оно и было; смеялся вместе со всеми над нелепым трагикомичным случаем, произошедшим с семьей Шелтонов. Только я не помнил этого.

Пирог оказался восхитительным. Как и любая стряпня миссис Уэлч.

– Спасибо.

– На здоровье. Положить еще кусочек?

– Да, давайте.

– Этан очень любил этот пирог. А ведь знаешь, я не всегда была такой хорошей хозяйкой. Когда-то умудрялась портить даже омлеты.

Ей едва исполнилось девятнадцать, когда она родила в первый и последний раз. Этан – так звали ее сына. Его отец был хорошим парнем, который любил гонять на байке без шлема…

Молодая, еще совсем девчонка Мэри Уэлч, чему она могла научить свое чадо? Что она сама знала о жизни, о материнстве, что успела усвоить в свои девятнадцать, какой жизненный опыт? Ветер в голове. Он приносил с собой ароматы алкоголя, звуки музыки танцполов. И горький вкус сожаления о загубленной молодости.

Она любила Этана. Но этого определенно мало, чтобы называться хорошей матерью. Так она говорила, а мне трудно представить ее такой; трудно представить плохой матерью.

«Загубленная молодость» Мэри не желала сдаваться без боя. Она брала свое с процентами. Каждая бессонная ночь первых нескольких лет после рождения Этана требовала десяти ночей свободы. Претенденты на роль отчима для мальчика сменяли друг друга с кадровой частотой, теряя в качестве с каждым новым любовником.

Ей без года сорок. Мужчина, с которым она разделяет кровать, на много лет старше. Он трижды судим. Дважды – за избиение своих любовниц. Один – за торговлю героином. Мэри любит не только его. Но он не ревнует. Они оба не могут без этого парня. Джека Дэниэлса.