и австрийцами, но и повернула штыки против французов и англичан. Особенно усердствовал в создании такого мнения в Лондоне Бьюкенен, который любые критические высказывания Витте в адрес англичан за нежелание считаться с интересами России иначе как «нападками» не называл[325]. Возможно, только президент Франции стоял несколько в стороне от дружного хора разного рода обличителей и обвинителей, все же признавая, что хотя С. Ю. Витте и «защищает немцев и скептически относится к рассказам о зверствах, совершенных немецкими армиями; однако, при всем своем германофильстве, он верит в победу держав Тройственного согласия»[326]. Вероятно, подобное отношение к нему со стороны Лондона и Парижа не было секретом и для самого Витте[327].

Следует признать, что отношения Николая II и С. Ю. Витте к концу жизни последнего обострились до предела. Сам Витте не скрывал этого и весьма подробно описывает в своих мемуарах их разногласия с царем, постоянно сравнивая поступки сына с деятельностью отца, причем итог явно в пользу Александра III, которого Сергей Юльевич именует «моим» императором. Николай II отвечал ему взаимностью, не стесняясь высказываться о нем негативно даже в беседах с иностранными дипломатами. Говоря о смерти Витте, император якобы заявил главе представительства Франции: «Надеюсь, мой дорогой посол, что вы не были слишком опечалены его исчезновением?»[328] Безусловно, подобное поведение царя не способствовало поддержанию международного авторитета России: разве мог позволить себе монарх так говорить об одном из виднейших деятелей своей страны, тем более в беседе с иностранным дипломатом?

Союзники подошли к вопросу куда более серьезно. Не в пример российским ведомствам, они приложили немало усилий для изучения своего будущего партнера по переговорам со стороны России, его характера и волевых качеств, способности отстаивать интересы своей страны, для выявления его слабостей и уязвимых черт личности. Вот что доносил в МИД Франции в январе 1915 г. посол М. Палеолог: «Барк — любезный человек простого и прямого характера. С точки зрения наших интересов я могу лишь хвалить его. В деловых кругах ему недостает авторитета. Знающие люди уверяют меня, что он не обладает пониманием крупных финансовых проблем и что его рассудительный, но ограниченный ум позволяет ему лишь руководить делами министерства. Я знаю, что он не без опасений согласился исполнить важную миссию, которая ему поручена. В самом деле, он опасается мериться силами с такими известными политическими деятелями, как наш министр финансов… Однако он вполне склонен воспринять его советы, он лишь просит, чтобы им руководили»[329].

Вполне допускаю, что опытный бюрократ попытался так, пусть и несколько завуалированно, польстить Рибо, но все же здесь возникает несколько вопросов, которые, вполне вероятно, появились бы и у любого российского контрразведчика, прочитай он тогда, в январе 1915 г., подобную характеристику на министра финансов своей страны в перехваченной и расшифрованной телеграмме посольства пусть союзной, но все же иностранной державы. Во-первых, что значит «с точки зрения наших интересов»? И, во-вторых, почему иностранный дипломат может «лишь хвалить» Барка? Ну и совсем уж подозрительно утверждение посла, что «он [т. е. Барк] вполне склонен воспринять его [т. е. французского министра финансов] советы». И как понимать, что «он [опять-таки Барк] лишь просит, чтобы им [т. е. Барком] руководили»? Какие советы, и главное — кто руководил?

Но, наверное, этот документ русские спецслужбы тогда не перехватили, или, чему есть многочисленные подтверждения, чины разведки просто предпочли не связываться со столь влиятельным министром, да и к кому пойдет с подобными сомнениями какой-то там штабс-капитан или в лучшем случае подполковник? Его дело писарей ловить или подвыпивших прапорщиков, разбалтывающих в порыве влюбленности и легкого алкогольного опьянения «военные тайны» полковым барышням.

И все же хитроумный Барк не был бы самим собой, если ли бы и здесь не слукавил. Так, несмотря на все утверждения о полном отсутствии отработанной повестки дня для встречи в Париже, впоследствии он сам указывал во всеподданнейшем докладе по итогам конференции, что в программе, сообщенной ему предварительно Ллойд-Джорджем через британского посла в Петрограде, содержались два пункта, представляющие для России особый интерес. Это «3) о способах производства расчетов по заказам военного снаряжения как в нейтральных странах и, в частности, в Соединенных Штатах Америки, так и в Англии и 4) об охранении золотых запасов России, Франции и Великобритании». Интерес же России, пишет Барк в своем отчете, заключался главным образом в пунктах «б) изменение условий кредитования в Англии, в основу коего была положена высылка из России в Англию золота, в известном соответствии с размерами кредитов, открываемых императорскому правительству великобританским казначейством, и в) заключение контрактов с союзными правительствами на поставку из России хлеба, в видах восстановления нашего экспорта, прерванного войною, и улучшения курса нашего рубля за границею, сильно понизившегося за отсутствием вывоза товаров из России»[330]. И в этом весь Барк. У него одно высказывание противоречит другому, не говоря уже о мемуарах.

Вот, наверное, на этот самый «ограниченный ум» и рассчитывал Ллойд-Джордж, внося в программу предстоящих переговоров два вышеуказанных пункта, которые представляют для нас особый интерес.

Но здесь меня занимает один вопрос: насколько морально Барк еще до поездки в Париж был готов к капитуляции? Уж больно своевременно, скорее всего с подачи Барка, стал заранее готовить руководство страны к неизбежности вывоза новой партии золота посол А. П. Извольский. Уже его телеграмма министру С. Д. Сазонову от 20 января / 2 февраля 1915 г. о первом дне конференции содержала грустное признание того факта, что золото придется вывозить. «…Я категорически заявил, что мы не можем высылать золота; должны охранять наши золотые запасы. Очень трудно будет найти формулу такого единения наших интересов, — телеграфировал Извольский, — чтобы мы получили надлежащие кредиты за границей, не ослабляя наших золотых запасов»[331].

Барк добирался во Францию через Румынию, Болгарию и Сербию, а затем из греческих Салоник на крейсере «Аскольд»[332] до Тулона.

Франция на конференции была представлена Рибо, Вивиани и Октавом Гомбергом[333]; Великобритания — Ллойд-Джорджем, Монтегю[334] и Канлиффом; Россия — Барком, Федосьевым[335], Шателеном[336] и Рафаловичем[337].

Итак, мы расстались с Ллойд-Джорджем в тот момент, когда он протянул руку Красину, остановив полет своих воспоминаний о первом разговоре с Барком. Еще до начала первой официальной встречи, попирая все правила приличия и делового протокола, Ллойд-Джордж заглянул к Барку «на огонек» в гостиницу. Канцлер сразу взял, что называется, быка за рога и начал с главного (для себя):

— Меня особенно беспокоит вопрос обеспечения золотом выпускаемых Великобританией бумажных облигаций ввиду незначительного золотого запаса Банка Англии, который намного ниже, чем золотые фонды