в тупик более молодых сотрудников канцлера казначейства из рядов министерской бюрократии»[346].

И надо сказать, в дальнейшем отношения Барка с Канлиффом не ограничились «только обменом любезностями», а получили «деловой характер». Петр Львович несколько раз отдыхал в поместье управляющего Банком Англии в окрестностях Лондона. Для нас это замечание имеет исключительно важное значение, учитывая роль, которую играли Банк Англии и его руководство во всей истории с вывозом русского золота.

Хотел бы только еще раз заметить, что и в данном конкретном случае Барк не удержался от сравнения личности лорда Канлиффа с эталонной для него фигурой в британском истеблишменте — Ллойд-Джорджем. Магнетизм воздействия шарма последнего на Петра Львовича действительно не имел границ. И, перефразируя известный лозунг советской эпохи, могу только добавить: Барк говорит «Британия» — подразумевает «Ллойд-Джордж», Барк говорит «Ллойд-Джордж» — подразумевает «Британия». Воистину!

Да, Ллойд-Джордж всегда мастерски манипулировал аудиторией во время своих выступлений, чем резко выделялся среди высших администраторов чопорной империи. Этот талант он сохранял до последних лет жизни. Когда в 1939 г. Великобритания вступила в войну с Германией, вопрос об убеждении нации, еще хорошо помнящей опустошительные людские потери в предыдущей войне, в неизбежности этого шага стоял крайне остро. Ллойд-Джорджу вскоре после объявления войны пришлось в октябре выступать перед огромной массой людей. И он не подвел — толпа впала в патриотический экстаз: она жаждала сражаться и требовала вражеской крови. Ллойд-Джордж «настолько владел сознанием присутствующих, что мог заставить их смеяться или плакать по своему желанию и к собственному удовлетворению»[347].

Но это Ллойд-Джордж, как говорится, образца 1939 г. А представим себе его на четверть века моложе, пылающего взрывной энергией, переполненного воодушевлением, испепеляющего собеседника эмоциями, готового на все ради карьеры, ради политического триумфа, ясно видящего бескрайние, ничем не ограниченные, кроме королевского трона, горизонты укрепления своей власти над людьми, обществом, государством. И на этом взлете его ничто не могло остановить.

Конечно же, Ллойд-Джордж знал это свое качество и обожал использовать свое мастерство словесного обольщения собеседника. И как же он действует в отношении русского министра финансов? Что он делает опять-таки на первой личной встрече? Сразу же завоевывает лидерство и переводит отношения с Барком в неофициальный формат. Но давайте предоставим слово самому Петру Львовичу: «Он [Ллойд-Джордж. — С. Т.] мне сказал, что ненавидит вообще всякие письменные сношения и что, по его мнению, никогда никакой обмен писем или депеш не может заменить живого слова»[348].

Ллойд-Джордж незамедлительно принудил Барка играть на своем поле и по своим правилам, причем элегантно обеспечив себе преимущество в виде родного языка, который наш министр, по его собственному признанию, знал недостаточно хорошо[349]. Тот, кому хоть раз приходилось вести напряженный диалог на чужом языке, сразу оценит, насколько важно это преимущество. Но главное для Ллойд-Джорджа, следуя давней британской традиции, — не оставлять видимых следов! Минимум, а в идеале никаких «писем или депеш», все на «живых словах», т. е. без бумаг, без документов и… как следствие, без улик.

Ну уж совсем оторопь вызывает упоминание Барка о том, что на официальном завтраке он вел разговор с Пуанкаре и Вивиани «о поддержке Английского банка золотом за счет резервов союзников», фактически убеждая их в «необходимости найти какой-нибудь компромисс для удовлетворения требований, предъявленных Ллойд-Джорджем». То есть не только заранее соглашаясь на опустошение резервов Государственного банка, но и подвигая яростно противящихся этому французов на аналогичные действия в отношении Банка Франции.

Безусловно, дружба с таким всесильным политиком, как Ллойд-Джордж, весьма льстит самолюбию Барка, слабохарактерность и личную невзрачность которого столь точно подметил в ходе личного общения с ним такой опытный интриган, как президент Франции Р. Пуанкаре. Схожего мнения придерживается и министр финансов Франции Рибо, который быстро подметил, что Барк во всем подыгрывает Ллойд-Джорджу и морально зависит от его поощрения, ища одобрения своим поступкам.

Особые разногласия возникли между Барком и Рибо по вопросам курсовой политики. Оно и понятно, что оба министра заботились в первую очередь о стабильности собственной валюты. Барк настаивал на расширении кредитования России со стороны Парижа, предупредив Рибо, что ему в ближайшие три месяца понадобится не менее 300 млн франков, а первый платеж по военным заказам 15 февраля уже должен составить 46 млн франков[350]. Рибо, в свою очередь, с пеной у рта доказывал, что усиленный выпуск Банком Франции бумажных денег чреват их обесценением. В таких условиях поддерживать курс рубля якобы губительно для франка.

Очевидно, что по своим личным, в первую очередь волевым, качествам Барк значительно уступал Ллойд-Джорджу. На его фоне Барк как переговорщик явно проигрывал. Как вспоминал Пуанкаре, французский министр финансов Рибо после встречи со своим российским коллегой в феврале 1915 г. вынес не очень лестное впечатление, и «в разговоре со мной последний отозвался о Барке с презрительной резкостью»[351]. Возможно, это было продиктовано излишне жесткой по отношению к интересам его страны, с точки зрения француза, позицией Барка на переговорах, но скорее тем, что Барк больше солидаризировался с подходом англичан, хотя у России с Францией объективно имелось куда больше точек соприкосновения в вопросе высылки золота в фонды Банка Англии[352]. Однако Барк этого не видел или не хотел видеть.

Нужно признать, что Рибо не очень-то сдерживался, говоря о Барке, в беседах не только со своим президентом. Не проявляя и намека на деликатность, он не скрывал, что считает российского министра профессионально не совсем соответствующим своему положению.

— Представьте себе ребенка, который ничего не знает ни о своих ресурсах, расходах, ни о своем бюджете, — горячился француз.

Следует отметить, что и Барк в своих воспоминаниях также не жалует Рибо, обвиняя его в итоге в поддержке требований вывоза части золота из резервов Государственного банка, хотя, как мы видим, это утверждение представляется весьма спорным. Притом Барк всячески восхваляет Ллойд-Джорджа, который изначально не только выдвигает подобные требования, но и жестко добивается их выполнения. Как еще, если не в качестве яркого образчика самоунижения, можно воспринимать такой, например, панегирик Ллойд-Джорджу, относящийся к переговорам в Париже в феврале 1915 г., когда после обширных и многословных рассуждений о необоснованности требований вывоза золота со стороны англичанина, Барк пишет о нем: «Со свойственной лишь выдающимся людям широтой взгляда и отсутствием упрямства он обратился ко мне…»[353] А далее следует рассказ о том, как сам он, Барк, фактически полностью отдает на откуп англичанам выработку критерия, являющегося основанием для вывоза российского золота, — установление предела резервов Банка Англии. Барк полностью поддержал это условие Ллойд-Джорджа и на личной встрече с Пуанкаре.

Поначалу