– Ты довольна, сладкоежка?

Ева покраснела:

– Не очень.

– Тогда я знаю, что тебе понравится, – улыбнулся он. Данте осторожно обошел шоколадную лужу и протянул руки: – Иди ко мне.

После секундного колебания Ева сделала движение навстречу. Он легко подхватил ее и усадил на мраморную поверхность стола в центре просторной кухни. Решительно отказавшись от помощи, за пять минут навел порядок. Потом открыл один из многочисленный шкафов. Когда дверцы распахнулись, Ева удовлетворенно вздохнула:

– Холодильник.

– Чего бы тебе хотелось, моя девочка? Чем тебя угостить?

Она соскользнула со стола и встала рядом:

– У тебя есть ореховое суфле, или… шоколадный торт, или… – Она взглянула на него зелеными, как чистый изумруд, глазами. Нежность? Не может быть! Мать утверждала, что Данте бессердечен, как и его отец. Никто не никогда не полюбит его.

– Ты слышишь меня?

– Извини, отвлекся. Что ты сказала?

– Ты по-прежнему предпочитаешь тирамису?

– Конечно. – Он сгреб все три десерта, радуясь, что холод остудил горячие ладони. – Где устроим пир?

– У меня на балконе. Оттуда потрясающий вид.

– Не боишься москитов?

– Риск – моя стихия, – откликнулась Ева, а Данте снова подумал о нависшей над ней угрозе. Откуда у нее силы, чтобы переносить страх неизвестности в одиночестве?

Двадцать минут спустя они наслаждались десертом, сидя на мягких подушках дивана-качелей, слушая плеск волн и тихий шелест пальм. Над морем занималась заря. Облизывая холодные, с привкусом кофе губы, Данте размышлял о том, как подобраться к Еве и решить наконец вопрос с бюстгальтером. Вдруг она издала короткий смешок:

– Помнишь ту ночь, когда я уговорила вас с Финном отвезти меня в ночной магазин за мороженым?

Тут же нахлынули воспоминания: Ева смотрит на него огромными умоляющими глазами из-под пушистых длинных ресниц.

– Это обернулось катастрофой, – продолжала она. – Финна остановили за превышение скорости. Он отбился от штрафа, пообещав, что отец споет на свадьбе полицейского…

Данте чувствовал, как спадает внутренне напряжение.

– Помню. Как будто это было вчера.

– Целый час мы искали магазин, и что же?

– У них кончилось мороженое.

– Точно. Не могу поверить, что ты это помнишь. – В ее волшебных глазах застыл вопрос, но через мгновение Ева отвела взгляд.

Решив, что ему почудилось, Данте вернулся к теме:

– Отец все-таки спел на свадьбе?

– По-моему, да. Мама заставила его. – Ева нахмурила брови. Ложка с лакомством застыла в воздухе. – Помню, он смотрел на нее с таким раздражением.

– Может, тебе казалось? Не можешь простить измены.

– Наверное, ты прав. Сколько нарушенных обещаний, сколько лжи. Даже мне приходилось обманывать маму. Я сжигала газеты, чтобы она не видела фотографии его женщин, говорила, что он на гастролях, – все что угодно, лишь бы избавить от душевных страданий. Она отдала ему всю себя, а он предал ее и нас, своих детей. Но мне все равно стыдно за мои уловки.

– Ты делала это из любви к матери, дорогая. Я знаю. – Он убрал золотистую прядь с ее лба, провел пальцами по бледной щеке, а когда она уткнулась лицом в его ладонь, не удержался и коснулся губами лба, стирая горестную морщинку. – Может, отец любил ее по-своему, но он слишком слаб, чтобы быть свидетелем ее мучений. Столько боли… – Он осекся, подумав о Еве. Он понял, как отчаянно она нуждалась в его поддержке, и дал себе слово, что будет рядом с ней. Всегда.

– Мне было тяжело, но я же не сбежала.

– Ты сильная и выбрала другой способ заглушить боль – бесконечные, до одурения вечеринки с незнакомыми людьми, не способными обидеть тебя. Может, поэтому ты решила переспать с Ван Хорном. Ничего не чувствовала, а значит, твоему сердцу ничего не грозило.

Ева широко открыла глаза:

– Конечно, в этом причина. Я никогда больше не встречала тех людей.

– У меня сохранилось столько добрых воспоминаний о вашем доме: любовь, смех. – Он сам был лишен такого счастья. – Не забывай той светлой поры, Ева.

Его собственное детство оставило тяжелые воспоминания, но Данте не хотел, чтобы Ева знала об этом.

– А что твой дом? – вдруг спросила она, словно читая его мысли.

Данте собирался уйти от ответа: меньше всего ему хотелось пробудить сострадание в ее отзывчивом сердце, но, промолчав, он рисковал оттолкнуть Еву. Данте перевел задумчивый взгляд на далекий горизонт, где в розовой дымке море сливалось с небом.

– Помню резкие перепады настроения матери, разбитые водочные бутылки… – Он инстинктивно сжал в побелевших пальцах ложечку и приготовился отразить поток жалостливых восклицаний.

– Теперь я понимаю, почему ты отобрал у меня бутылку вина на дне рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. – Ева легко шлепнула его по руке. – Твоя мать и мой отец составили бы прекрасную пару.

У Данте отлегло от сердца. Он забыл, с кем разговаривает. Ева прежде всего думала о других и точно знала, когда разрядить атмосферу шуткой. Он не удержался от улыбки.

– Любой был бы предпочтительнее моего отца, погубившего ее.

Почему это раньше не приходило в голову? Данте знал, что Примо Витале одним ледяным взглядом мог уничтожить человека.

– Может, она топила горе на дне бутылки? – Ева свела брови. – Думаешь, поэтому мой отец много пьет в последнее время?

– Ему нечем гордиться. Он живет с чувством вины. На благотворительном вечере от стыда боялся даже взглянуть на тебя.

Ева растерянно моргнула:

– Боже мой, я не могу простить его, а он мучается. Как помочь ему?

– Ты уже сделала что могла. – Данте подумал, что все его попытки спасти собственную мать ни к чему не привели. – Он сам себе судья.

Ева тронула кончиками пальцев его локоть, и Данте мгновенно напрягся. Их взгляды встретились. Воздух вибрировал, создавая между ними невидимую, но ощутимую связь. Пульс Данте зашкаливал от ее близости, от прикосновения обнаженного бедра. Бушующий в нем жар требовал сжать ее в объятиях и овладеть быстро и страстно здесь же, на балконе. Но у Данте возникла другая мысль: Ева была возбуждена, утратила бдительность, и этим надо было воспользоваться.

Очень осторожно он коснулся пухлой нижней губы, провел большим пальцем по изящному изгибу шеи и скользнул под бретельку кружевного бюстгальтера.

– Ты когда-нибудь снимаешь его, Ева?

– Конечно. – Дрогнувшей рукой она заправила за ухо длинный локон. – Когда принимаю душ.

– Объясни, почему ты скрываешь такую красоту?