— Бойе, — нежно пропела Мауди, она сняла сандалии, опустилась на матрас и села, скрестив ноги и прильнув головой к молодому человеку.

Летнее солнце Якобсрота высветлило ее спадающие на плечи волосы, она стала смуглянкой с растрескавшимися пересохшими губами широкого рта. Мужчина не шелохнулся, он вообще ничего не делал. Просто сидел и молчал.

И тут Эстер увидела то, что всплыло из глубины памяти, что, казалось бы, начисто забыто, а теперь вдруг встало перед глазами и запахло дождем, навалилось сланцево-серым небом, загудело проводами высоковольтной линии. И еще был ягненок, и из его окаменевшей мордочки нескончаемой струйкой бежала слюна.

— Кто это? — вполголоса спросила она.

— Он был ангелом, — ответила Мауди. Она сказала это так, будто Эстер поинтересовалась, который час.

Мауди повернулась к ней, и Эстер увидела чужие, повзрослевшие глаза. По крайней мере таково было первое ощущение.

— Здесь можно курить? — спросил мужчина опять-таки каким-то рваным голосом.

— А почему вы так громко говорите с нами? — обозлилась Эстер.

— Такой уж я свободный, — снова громыхнул он, явно силясь, однако, говорить тише.

Он хотел было скрутить сигарету, но Мауди взяла у него табак и сама приготовила ему самокрутку, да так ловко, будто для нее это привычное дело, она даже склеила слюной кончик. Эстер сидела разинув рот и изумленно таращила глаза то на Мауди, то на выпирающий кадык мужчины, которого беспрестанно била дрожь, можно сказать, колотило.

И вдруг Мауди начала ласкать его. Она стянула с него пиджак, свитер, распахнула его рубашку. Тот и бровью не повел, ничуть не противясь, не задавая вопросов, не совершая никаких телодвижений. Не выказывая ни удивления, ни интереса. Она распустила ему волосы, зажала их в руке и перекинула на лоб, так что его грива полностью заслонила лицо. Увидев такое преображение, Мауди громко рассмеялась, потом она развела пряди, как две половинки занавеса, и прижалась губами к его рту. Она целовала его, а у Эстер забухало сердце, и ей казалось, что лобзания длятся целую вечность. Потом губы Мауди скользнули на его грудь и присосались к соску. Руки зарылись у него в подмышках. Мужчина докурил самокрутку, вдавил окурок в стенку и, казалось, все еще не вышел из забытья. Потом прошептал что-то, чего Эстер не могла разобрать.

— У тебя рот совсем несоленый.

Последовало долгое молчание. Верхней частью корпуса девочка неподвижно лежала на груди мужчины, веки сомкнулись, словно отяжелев от усталости. Но губы, насколько могла видеть Эстер, двигались. И она заметила, что рот Мауди начал подергиваться, а губы дрожать, точно так же, как вздрагивал кадык Бойе. Время от времени Мауди бормотала какие-то слова такой немыслимой скороговоркой, подобной которой Эстер в жизни не слыхала. Это были фразы, звучавшие утром. Диалоги у котлованов. Ее собственные мысли, слова Юли и однорукого Стива. Все это повторялось каким-то громким шепотом, и все нашептывалось поразительной, таинственной памятью.

И тут у Эстер загрохотало в висках. Она буквально оторвала подружку от мужчины, встряхнула ее, оглушила криком, скорее для того, чтобы искричать собственный страх. Но Мауди не пробуждалась. И Эстер совсем упала духом. Единственной не стертой из памяти картиной этого действа остался комодский дракон на дощатой стенке, взирающий на небеса ящер. Она отпрянула и пустилась бежать, не помня себя от страха. В ту ночь спать с ней пришлось Юли, и в следующие ночи тоже.

После исчезновения Эстер тишина в sisters corner длилась больше часа. Потом подал голос Бойе.

— Ты принесла?

— …

— И не вымыла?

— Как ты сказал.

Он поставил на ладонь кофейную чашечку Амрай и стал молча, но с блеском в глазах, созерцать ее, будто в них отражалось величайшее из мировых сокровищ света. И вдруг на его лице мелькнуло нечто похожее на улыбку, предвестие улыбки.

Лигурийское море вынесло совершенно изменившуюся Амрай на якобсротский берег, к дому № 12. Она пела, готовя на кухне завтрак, а с работы возвращалась с таким чувством, будто хорошо отдохнула за день. Неуемная жажда деятельности обуяла ее в те осенние недели. Она записалась на курсы сразу по трем предметам: Акварельная живопись для начинающих, Итальянский I и Итальянский II. Она занималась спортом. Вместе с дочкой ходила на уроки верховой езды в школу при Екатерининском стадионе. Она сияла радостью, как никогда прежде, была бодра и энергична, полна иронии в отношении самой себя и окружающих. Выходные посвящались культу некоего Маттео из Генуи, самого гениального среди джазовых кларнетистов, которых ей когда-либо доводилось слушать. Узнать на сей счет нечто более подробное не удавалось ни Мауди, ни Марго. Она покупала скопом все пластинки Паоло Конте, так как Маттео периодически играл в его джаз-банде. Пара показов здесь, пара показов там, как она выражалась. Целыми днями лилось «Sotto le stelle del jazz»[15]. А Мауди, желавшая быть сопричастной счастью матери, напрасно тасовала кипы пластинок, чтобы отыскать в перечнях музыкантов имя Маттео. По пятницам ровно в 17.00 Амрай устремлялась на своем новом, голубовато-стального цвета, миниатюрном, как почтовый ящик, «аутобьянки» к италийским берегам, надсаживая моторчик, переваливала Сен-Бернар — он же Сан-Бернардино — и терпеливо выдерживала спуск к Генуе.

Для Амрай это было время душевных упоений. Из жестов изгладилась всякая печаль, Амрай обрела способность к озорной браваде, в речах зазвучал задор. Она наслаждалась завистливым отблеском в глазах других женщин.

Дело в том, что стоило только какой-нибудь душе в Рейнской долине испытать нечто вроде озарения, как всякого, кто это замечал, засасывала зависть. Так было, и так будет всегда, пока еще вертится рейнтальская земля.

Но она упивалась и тем, что вновь могла привораживать к себе взоры мужчин. Да, она заставляла их скользить взглядом по всей фигуре, позволяла себе носить мини-юбки и не скрывать, а подчеркивать свои формы одеждой. Когда в кафе «Грау» кто-нибудь из мужчин с дубовой непосредственностью пытался навязать ей свое знакомство, Амрай доставляло удовольствие отшить его самым откровенным образом. Скажите уж прямо, что хотите переспать. Она говорила это без тени смущения, громко, чтобы слышали все. Однако если бы покрасневший ухажер ответил: Так оно и есть, кто знает, на что вдохновило бы ее столь честное признание.

Она хотела жить, жить с большой буквы, вернее, с четырьмя большими — ЖИТЬ.

Дни под звездой Маттео прямо или косвенно прокладывали полосу отчуждения между Амрай и Инес. Во всяком случае, так понимала это Марго. По телефону общались все реже, ежемесячные журфиксы в «Галло неро» прекратились. Потому что не желала она больше слушать идиотские ангельские теории Харальда. Размолвку Марго заметила сразу после возвращения из Рапалло. С того дня что-то разладилось между Амрай и Инес.