Я слышу движение, а когда моей щеки в ласке касается рука, в ужасе распахиваю глаза. В ужасе, потому что воображение рисует Тимура. Его едва ощутимые касания на лице, запах, который даже спустя столько лет не забывается. Я вдруг понимаю, что именно в Адаме напоминает мне о Тимуре. Аромат. То, как эти мужчины пахнут.

Когда Адам рядом я не могу не вспоминать о нем. Не в силах не думать, как все бы обернулось, не будь Алиса беременна? Что, если бы Тимур был сейчас жив, а мы — вместе?

Нежное касание к щеке возвращает меня в реальность. Я фокусирую взгляд на мужчине, чье лицо находится всего в паре сантиметров от моего. Он смотрит на меня как-то по-другому, так, что поджимаются пальчики на ногах, а сердце начинает барабанить о грудную клетку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ангелина, — его хриплый горячий выдох в лицо заставляет опомниться и чуть толкнуть его в плечо.

Этого оказывается достаточно, чтобы Адам перенес вес своего тела на другую руку и освободил меня от себя. Я же незамедлительно пользуюсь этим и вскакиваю с кровати, отходя подальше и в ужасе осознавая, что мы находились в шаге от поцелуя.

Нет, нет, нет.

Этого просто не может быть!

Только не со мной. Я не могу влюбиться в него хотя бы потому что он разрушил мою жизнь.

— Никогда не прикасайся ко мне, — с вызовом произношу.

— Ты моя жена, — замечает он.

— И что? Ты хочешь, чтобы и я сбежала?

Он замолкает и смотрит на меня тяжелым взглядом, а потом произносит то, чего я никак не ожидаю услышать.

— Мать Маши не сбегала от меня. И не бросала дочь. Она умерла при родах. Потеряла много крови, а неопытные врачи не смогли ее спасти.

Я пячусь назад. Не хочу слышать эти откровения и думать, что он гораздо лучше, чем мне кажется.

— Я не чудовище, — летит мне уже в спину, потому что я трусливо разворачиваюсь и выбегаю из его спальни.

— Мама! — я вздрагиваю, потому что все еще не могу привыкнуть к тому, что Маша так меня называет. — Ты что тут сидишь?! — с укором смотрит на меня. — Там папе плохо! Я зашла к нему в комнату, потому что никого не нашла, а он… там посуда лазблосана по комнате и я видела кловь.

Вздыхаю, а сама думаю о том, как же сейчас успокоить ребенка, чтобы она не надумала еще больше. Решение приходит быстро.

— С папой все в порядке, малышка. Столик я случайно уронила, когда мы ужинали, а так как Родион хотел покушать, должна была уйти.

— А кловь? — не унимается малышка.

Я вздыхаю, понимая, что Елена Эдуардовна тоже в курсе произошедшего события, как, впрочем и Анна Павловна, прибежавшая следом за Машей.

— Кровь папина, — соглашаюсь я. — Но это ничего страшного, просто… ему делали операцию.

— Опелацию? — Маша удивленно пучит глаза.

— Да, — киваю. — Аппендицит вырезали, — поясняю, понимая, что сейчас последует вопрос о том, что это, но нет, Маша понимающе кивает и произносит:

— Поняла. Это то, о чем мне учитель лассказывала. С папой сейчас все холошо?

— Да.

— А ты пойдешь к нему? Там эта посуда. Ему же нельзя вставать? — и смотрит на меня так пронзительно, что совесть, которую я только запихнула куда подальше и угомонила, снова рвется наружу.

— Пойду, конечно.

Как бы мне не хотелось не видеться с ним в ближайшие несколько дней и забыть о его существовании! Представить, что я все еще в своей квартире, жду мужа с работы и ношу Родиона на руках. Увы, маленькая заноза по имени Маша, которая так крепко залезла мне в сердце и разворошила душу, точно не даст этого сделать.

— А я с тобой пойду, — говорит Маша, не давая ни малейшего шанса на отступление. — Ласскажу папе сказку и дам таблетку, чтобы ему не болело, а то он молщился.

Выдавливаю из себя улыбку и киваю, переодеваюсь в удобную одежду, беру Машу за руку и веду в комнату к Адаму. Там она быстро приходит в себя, молниеносно забирается на постель к отцу и ложится к нему под бок.

— Сильно больно? — спрашивает и поднимает свою кудрявую голову наверх так, чтобы заглянуть отцу в глаза и все там прочесть.

— Нет, — выдавливает Адама и вопросительно смотрит на меня.

Я мотаю головой, мол, нет, ничего я ей не рассказала, а когда он изгибает бровь, закатываю глаза и говорю:

— Машуль, папе аппендицит вырезали, это не страшно. И через пару дней ему будет лучше.

— Палу дней? — она задумывается, а я вижу, как Адам расслабленно выдыхает.

Он что, и правда думал, что я стану рассказывать семилетнему ребенку о пулевом ранении?

— Учитель лассказывала, что восстанавливается олганизм не слазу. Тебе точно хватит палы дней?

— Точно, — Адам улыбается, но я замечаю, как он хмурится и будто вовсе не дышит. — У меня есть специальная мазь.

— Машуль, — обращаюсь к девочке, чтобы отвлечь ее. — Ты же обещала помочь мне. Сходи к Анне Павловне и попроси ее принести веник.

Она быстро кивает и слезает с кровати, ковыляя к выходу. Едва за ней закрывается дверь, как я подхожу к Адама и оттягиваю одеяло. На его водолазке проступило большое пятно крови, а сам мужчина выглядит не очень. Видимо, противостояние мне сказалось на его здоровье не лучшим образом.

Убедившись, что рана снова начала кровоточить, иду к аптечке и достаю оттуда мазь и лекарства, которые оставил Павел. Нахожу там те таблетки, что он назначил при кровотечении и протягиваю две Адаму. Странно, но сейчас он не противиться и не говорит, чтобы я ушла.

Интересно, на него так подействовала Маша?

— Нужно еще обработать рану и сменить повязку. Я сейчас уберу здесь, а ты постарайся сделать вид, что у тебя все в порядке. После я уведу Машу и приду, чтобы помочь тебе с остальным.

Говорю так, чтобы у него не возникло желания возражать мне. Раз уж Маша узнала о его состоянии, я просто не могу бездействовать и обязана сделать все, чтобы он поправился.

Сказав свою тираду, отворачиваюсь, беру в руки опрокинутый столик и начинаю собирать туда осколки посуды.