– Верно говоришь.

– А теперь вот мы с тобой спокойно сидим и выпиваем. И нам – хорошо. И в этом есть правда. Похоже, старина, мир все-таки меняется. И меняется в лучшую сторону. Я хочу за это выпить.

Мы чокнулись, выпили, довольные друг другом и вообще дивным вечером. А Джим продолжает:

– И все бы хорошо, если бы не два ублюдка, которые мешают нам жить.

Смотрю, глаза у него – серьезные, как у докторов в кино, когда они говорят о том, что сделали все, что смогли. Боцман Джим аж побелел весь и стал вроде как не негром, а мулатом. Ну, думаю, напился, сейчас про обидчиков своих рассказывать будет. Про офицеров-сук.

– Кто же они? – спрашиваю.

– Муаммар Каддафи и Саддам Хусейн.

Я аж поперхнулся. Это было очень искренне. Джим действительно считал этих парней злейшими врагами. Мира вообще, Америки во вторую очередь и своими персональными в частности.

И вот тогда, старичок, я вспомнил нашего вечно угашенного замполита Горбухина с его политинформацией об американской военщине. Он сам с собой разговаривал на этих политчасах, понимаешь? Как робот. Вспомнил эти стенгазеты с капиталистом в цилиндре на бомбе. «Флаг Родины», газету нашу про матроса, который метко выстрелил на учениях, про помощь Бангладеш и Гватемале. И руки прочь от Гондураса. И доктор Хайдер голодает. И свободу Леонарду Пелтиеру. Дети! Просто дети! Щенки.

И радость тогда на меня нашла какая-то такая… противоречивая.

Потому что понял я, что хоть и не было у меня на службе именных зажигалок и увольнительных в амстердамские кабачки, а были, кроме прочего, гальюны, которые надо было тупо чистить до рассвета, и листья, которые красили перед приездом адмирала (ты думал, это анекдот?), я при всем при этом остался человеком. Человеком думающим. Живым.

Я потом, спустя время, смотрел новости в новогоднюю ночь, там как раз показывали, как Хусейна вешают. Он же – как Санта-Клаус, только чернобородый. Ну вот, смотрю и думаю: добрый Санта повесил плохого Санту. Добро победило, бл***, Зло. Подарок человечеству на Рождество. И вспомнил я в тот момент о Джиме. Подумал, сидит сейчас в кубрике перед телевизором и радуется. Отличная новость! Верит, что есть справедливость. Ощущает, что жизнь-то у него не зря проходит.

Поздно уже. Мы сейчас с тобой выпьем по последней. За тебя. Потому что ты тоже моряк, только не знаешь пока об этом. Маугли же не знал до поры до времени, что он человек.

Вот мы сидим с тобой, а материки в это время плавают, как листья осенью в Патриаршем пруду. Тектонические плиты дрейфуют. Они разные. Десять очень больших плит, как авианосцы, а остальные поменьше – крейсера. Некоторые тонут, как Атлантида, или раскалываются, как Гондвана или Пангея. На более подвижные корабли раскалываются. И маленькие тральщики – островки. Если ты посмотришь на карту мира в кабинете географии или в Интернете, ты знаешь, что увидишь? Только моментальный снимок Земли, такой, какой она была в одно мгновение своей судьбы. Европа и Северная Америка расходятся со скоростью роста твоих ногтей – два метра за человеческую жизнь. А Британия, представь себе, в отдаленном прошлом просто снялась с якоря и повернулась вокруг собственной оси на сто восемьдесят градусов.

И курс наш уже известен. Архимеды его вычислили. Я в книге одной вычитал, что Атлантический океан будет расширяться, пока не станет больше Тихого. Африка движется к Европе и полностью выдавит Средиземное море. И будут новые горы, которые протянутся от Калькутты до Парижа. А Австралия и Азия, как влюбленные, летят навстречу друг другу, чтобы через миллионы лет стать одним целым.

И вот что я тебе скажу: все мы здесь – на этих континентах – матросы. Работаем, любим, ненавидим, спим в своих квартирах-кубриках или домах-каютах, а в это время плывем. Вот прямо сейчас, в эту минуту, проникнись!

И кто наши капитаны, остается только догадываться.

Я устал. Пойдем спать. Завтра – вахта.

1. О невозможности быть любимой

2. О невозможности любить

3. О невозможности

Вот картинка, будто из кино.

Красивая девушка слизывает с бокала уже двухсотый грамм подогретого коньяка. Дело происходит в кафе, на стене которого висит большой экран. На этом экране двое мужчин, черный и белый, оба в костюмах, что-то беззвучно обсуждают, глядя на зрителя. Девушка находится как раз между экраном и ее другом, сидящим у барной стойки. И этот ее друг мысленно играет в то, что будто бы прямо сейчас с этими киноребятами они вместе обсуждают Линду с бокалом и любуются ею.

Из коньяка уже на четверть состоит ее кровь. Так говорит она сама, но, конечно, шутит. Выпивает она действительно нечасто, но если очень хочется или необходимо, то обязательно коньяк. Просто холодные коктейли не для нее. Она бережет горло и связки. Линда – певица.

На сегодня ее работа уже все, закончилась. Сопровождаемая овациями и криками «Браво!», она убежала в гримерку. Полежала там с закрытыми глазами десять минут, затем смыла макияж и переоделась. За сегодняшний концерт Линда сменила три платья. Золотое, обтягивающее. Бархатное черное с глубоким вырезом. И то, что в цветах, совсем короткое и даже где-то бесстыдное.

Она – настоящая звезда. Среди мужчин, гулявших на этом корпоративном мероприятии, равнодушных не было. Они ликовали, хлопали, умоляли «еще-еще!» и некрасиво танцевали в своих костюмах. Женщинам певица тоже понравилась. Потому что они не видели в ней конкурентки, совершенно справедливо полагая, что у их мужчин нет ни единого шанса.

Но знаменитость, в журнальном понимании, она только в своем городе.

Там, где ей знаком каждый переулок в центре и где ее узнают и любопытный школьник, и ворчливая старушка.

И это большой город. Из тех, что обязательно упоминают в прогнозах погоды на важных телеканалах.

Но вот именно здесь, в столице, она никому не известна.

Те парни, с экрана, черный и белый, если бы они там были живые и вправду бы разговаривали о ней, наверняка бы решили, что все нормально и ничто не изменилось со времен съемок фильма, и по-прежнему в пятницу вечером парочки приходят в бар поболтать и неспешно выпивошничать, как вот эта девушка со своим другом.

А он на самом деле даже и не особенно друг.

Просто знакомый, который уже давно уехал из ее города и теперь на правах бывшего земляка с удовольствием показывает Линде мегаполис.

Она думает, что эта экскурсия и этот бар – лучшее из того, что могло случиться с ней сегодня ночью. Альтернатива – грустная одинокая возня в отеле. Капли снотворного. И попытки не думать. А мысли у нее все те же, что и весь последний год. О безысходности, о своей судьбе и предназначении… А перед этим еще, конечно, надо потратить время и силы на то, чтобы отшить напыщенного продюсера, который устроил ей ангажемент на этот столичный концерт. «И зачем он только красит волосы? Это же так очевидно».