и ассоциации, вызванные его речью.

— Пророки не ошибаются, — обиделся Моисей, — иначе их называли бы шарлатанами. Переходим к пятой заповеди — о почитании родителей. Здесь вступает в силу кармическая схема «крест на крест». Адам, «приклеенный» к матери, внутренне готов к почитанию давшей ему жизнь, в отце же он отчетливо видит недостатки и соперничество с Богом, а в возрасте физического созревания и с собой.

Моисей потеребил бороду, вздохнул и продолжил:

— Ева, асимметрично Адаму, близка к отцу, глубинному подобию ее Создателя, Художника, Поэта, ну, я уже об этом говорил, а в матери зрит соперницу, иногда опасную, а иногда и не очень.

— И какова же была надпись на скрижалях, которые ты расколол? — не удержался я, вспоминая подспудно свои отношения с матушкой и отцом.

— «Не становись спиной к отцу, когда разговариваешь с матерью», — Моисей снова поморщился (это, похоже, начинало входить в его привычку), возможно, как и я, обратившись в этот миг к воспоминаниям детства. — Это Адамова табличка, а Еве предназначалось следующее: «Не давая любви тем, кто ждет ее от тебя, обираешь и Бога».

Пророк неожиданно всхлипнул и смахнул со щеки робкую слезинку:

— Нелегка женская доля.

Я с изумлением уставился на Моисея: седовласый, не стареющий с тех самых библейских времен пророк в начале разговора казался безэмоциональным, спокойным, мудрым, и вдруг… Может, старик вспомнил свою давнюю любовь, был же он когда-то молодым.

Пока я фантазировал на тему внезапной слезоточивости пророка, сам предмет моих умствований вернул себе прежнее расположение духа:

— Однако нас ждет шестая строчка, давай, вспоминай.

Заповедь «Не убий» всегда казалась самой очевидной, и стоять должно ей на первом месте — так думалось мне:

— И как же различают столь однозначный призыв Бога не лишать жизни живое существо муж и жена?

— А вот и умудрились, — неторопливо ответил пророк. — Через смерть противника Адаму представляется решение многих затруднительных вопросов, ему, сотворенному из глины, как ни странно, не хватает пластичности, гибкости, и эта заповедь сложна для полного осознания мужем при наличии оружия или иного имеющегося превосходства. Еве, сотворенной из кости, крепкого ребра, напротив, претит сам акт отъема жизни, ибо в ее природу заложен механизм дарования таковой, то есть деторождение, посему заповедь ясна ей, как Божий день.

— Очень интересно, как же Господь прописал эту заповедь изначально? — я в который раз лихорадочно подбирал в уме возможные варианты.

— «Сын и Отец неразделимы, вонзая нож в Сына Божьего, ранишь и Бога» — так сказано было на адамовой табличке. Ева получила следующее напутствие: «Рука твоя, принесшая смерть, коснется и тебя, и детей твоих».

— Будь я женщиной, не хотел бы такого прочесть, — произнес я с возмущением. — Правильно сделал, что расколол их.

— Не поэтому, — коротко бросил Моисей. — Давай к седьмой заповеди.

— Не прелюбодействуй, — тут я с интересом посмотрел на пророка, какова будет его реакция?

Никакой реакции не последовало, только сухая справка:

— Адам видит Еву в каждой женщине, ибо Ева вторична по отношению к нему, а посему соблюдение закона Божия в этой части затруднительно для мужчины, и, напротив, для жены, у которой Адам — некое промежуточное звено между ею, музой, и Творцом-Художником, выполнение правила не вызывает сложностей. Адам в качестве искажающей призмы должен быть, с точки зрения Евы, как можно более чистым, прозрачным. Прелюбодейство для жены — вопрос эмоционального поиска через влюбленность, в отличие от Адама, у коего имеются еще «ребра».

Пророк провел сухой ладонью по груди, видимо, пересчитывая собственные кости, и, убедившись, что все на месте, спросил:

— Хочешь знать, что было в первоисточнике?

— Конечно, — с готовностью ответил я.

— Все Адамы мира должны были прочесть: «Голос плоти силен, но лжив, будь сильнее этой лжи».

— Весьма туманно, но убедительно, — заметил я.

— Не более, чем и для Евы, — Моисей приподнял брови. — Вот послушай: «Устыдись, жена, многих мужей, ибо ты — дочь одной матери».

— Ух ты, — восхитился я, — вторая редакция более простая.

— Именно, — согласился со мной Моисей, всем своим видом намекая на собственное участие в усечении законов Божьих.

— Ты знаешь, — мне вдруг захотелось признаться собеседнику, — а меня начинает по-настоящему увлекать разница в восприятии Заповедей и в их вторичном толковании. Скажи, как же относятся к воровству Адамы и Евы?

Довольный таким моим пассажем Моисей заулыбался:

— Первый Адам, тот самый, настоящий, похитивший у Отца Яблоко Познания ради некоей цели (малой или великой, благой или не очень, не суть важно), передал потомкам мужского рода ген допустимости воровства. Ева, если и крадет, то, как и прежде (в Раю), через нашептывание, но уже не Змия, а собственного Эго, оправдывая, как правило, этот грех ничтожностью его последствий для Вселенной.

— И посему Бог записал для Евы… — поторопил я Моисея.

— Следующие слова, — подхватил пророк. — «Украденное у земли семя — не выросшее древо, последствие всегда больше причины».

— Это длиннее, чем просто «Не кради», — прокомментировал я.

— А вот вариант для Адама, — не обращая внимания на мою реплику, произнес Моисей. — «Залезая в карман ближнего, крадешь у Бога, делая нищим самого себя семикратно».

— Почему семикратно? — удивился я, припомнив собственные «проделки» юности, да и не только ее.

— Украв у Отца Яблоко, Адам потерял для себя Рай, — спокойно ответил Моисей.

— Ну и что? — не понял я.

Пророк воздел руки к небу и прокричал:

— Рай — Седьмое Небо.

После чего, оценив мою реакцию, задорно, совсем по-детски, расхохотался. Я, выждав секунду, присоединился к нему, оценив по достоинству шутку Моисея. Мы топтались по горячим камням Синая, тряслись, как сумасшедшие, успокаивались на миг, но, взглянув друг другу в глаза, мокрые от слез, снова взрывались нервным хохотом — следствием великого внутреннего напряжения и «придавливающей» к скалам полуденной жары.

Первым успокоился Моисей:

— Давай-ка, друг мой, завершать нашу встречу.

— Но ведь еще две заповеди, — запротестовал я, с огорчением думая о предстоящем расставании.

— Так и я о том же, — Моисей похлопал меня по плечу. — Напомнишь девятую?

— Не лжесвидетельствуй, — без запинки сработала моя память.

Моисей кивнул:

— Адам искажает истину, прикрываясь «щитом и забралом» кажущейся необходимости, — так ему спокойнее. Ева, наоборот, нарочито шурша нарядами, кружась перед тысячью глаз и выставляя напоказ все, что позволит ей совесть, уже скинула с себя лишнее при совершении обмана. Не беря во внимание множественные цели, в основном, личные, служащие причиной лжи, Адам ревниво прячется (пытается, по крайней мере) под доспехами, ибо чувствует, что Отец видит его насквозь.

— Хочешь сказать, муж, строгий и хмурый, когда врет, краснеет сильнее утонченной и хрупкой жены?

Моисей с удивлением посмотрел на меня и вместо ответа спросил: