Клара решительно подошла к столу полковника. Приосанившись, она твердым и убедительным голосом, который теперь пыталась воспроизвести перед нами, сказала: “Да, полковник Шмидт, я знаю семью Калита. Это очень достойная пара. В интересах вашей собственной страны вы не должны вести себя с такими людьми столь категорично. Почему бы вам не разрешить отважной матери троих немецких воинов поселиться на острове? Калита могут служить посредниками между французами и оккупационными войсками. Мадам Калита – женщина утонченная и светская, она может оказать благотворное влияние и помочь наладить достойное сотрудничество”.

Наклонившись, Клара достала из корзины две половинки письма мадам Калита и разложила их на столе перед полковником. Он был так тронут ее храбростью и широтой души, что тут же попросил ее сесть за печатную машинку и продиктовал письмо, адресованное герру и фрау Калита в Париж и разрешающее им поселиться в милитаризованной зоне, которая позже станет известна как Атлантический вал[44].

Калита прибыли в Сен-Дени на автобусе, с ними была их шумная собачка Бебка. Дребезжащий автобус с месье Глодоном за рулем был почти под завязку забит их багажом, среди которого были великолепные подарки для Поля и Клары. Я особенно хорошо запомнила один, в высшей степени изысканный и дорогой – духи Amour Amour от Жана Пату, но не помню, чтобы мне удалось понюхать их хоть раз. Калита опять поселились на той же самой комфортабельной вилле около площади Ормо, где они жили прошлым летом. Хозяйкой виллы была мадам Марке, представительница местной буржуазии.

Андрей Калита сразу принялся заниматься огородом. Конечно, назад на остров их привел страх голода. У мадам Марке был ухоженный сад в стиле конца века, прямо посреди которого Андрей Калита поставил клетки, предназначенные для выращивания живности в значительном количестве. Клара очень радовалась: наконец-то появились кролики, утки и даже гуси. Мадам Калита с утра до вечера хлопотала, собирая им подходящую траву и улиток, и потом рубила все это им на корм.

Помимо огородничества ее муж занялся кое-какой коммерцией, посредничая между немцами и местными крестьянами. В деревне эту пару критиковали, при этом даже не зная о том, что трое сыновей мадам Калита служат в немецкой армии. Еще строже местные относились к Кларе, которая возмутительным образом была не замужем. В деревне ее презрительно называли “переметчицей” (вместо “переводчицы”) или “австриячкой”, по ассоциации с Марией-Антуанеттой. Мадам Брод говорила Чернушкам: “В отличие от вас, она важничает”.

Андрей Калита был знатоком вин и хорошей кухни, прекрасно говорил по-немецки, и потому оказался идеальным посредником между немцами и местными крестьянами, которые хотели продать оккупантам свое вино как можно дороже. Жизнелюб Калита был ловок и не болтлив. Его деятельность приносила доход и вселяла уверенность – призрак голода обошел семью Калита стороной. Благодарные клиенты одаривали его несметными богатствами. Шоколад, макароны, сигареты – от немцев, сало и яйца – от французов. Иногда Андрею Калите приходилось играть роль неофициального посредника между немцами и французами в повседневных делах. Это устраивало обе стороны.

Клара и Поль проводили много времени со своими друзьями Калита. Моя семья тоже часто ходила к ним в гости – мне с трудом удавалось скрыть возмущение по этому поводу. Андрей Калита часто советовался с моим отцом по поводу огорода. Вера Калита заходила к нам в дом без предупреждения, и бабушка приглашала ее остаться на чашку чая. Будучи матерью троих сыновей, она обожала наших малышей. Скоро она включила и Андрея в круг своих любимчиков. К огорчению моего кузена, она считала, что ему необходимо прибавить в весе. Помню, как она специально для него принесла холодный омлет. Мой честолюбивый кузен был уязвлен. Зато я торжествовала! То, что я тоже была худышкой, никого не волновало, меня исключили из круга облагодетельствованных четой Калита. Я читала “Историю французской революции” Ламартина, которую мне дал Жюльен. Моих героев, Дантона и Мирабо, Калита никогда не пригласили бы на чай.

Калита были не единственными в Сен-Дени, кто боялся голода. Зима была суровой: малыши совсем не выросли, Чернушки и мой отец сильно похудели. В 1941 году отец решил положить все свои силы и изобретательность на огородничество. Главным препятствием было то, что у нас не было земли. Кое-какие сельскохозяйственные орудия нашлись в куче разнообразного хлама в сарае Ардеберов, стоявшем на другой стороне улицы. Мадемуазель Шарль разрешила отцу привести их в порядок и использовать, но свободной земли в Сен-Дени не было. Наконец, сосед разрешил отцу вспахать принадлежащий ему маленький участок в конце Портовой улицы при условии, что тот отдаст ему треть урожая. Отец начал обрабатывать поле в конце февраля, на что ушло несколько недель. Мадемуазель Шарль оказалась более щедрой и, не потребовав ничего взамен, отдала в его распоряжение кусок дюн, заросших кустарником. Только дала понять, что ждет от него помощи в мелких делах по хозяйству – например, передвинуть сундук или починить ворота. Когда-то на этом участке выращивали картошку. Он находился на Диком берегу, там было очень красиво, и отец очень полюбил это место и даже посвятил ему несколько стихотворений. Его роман о движении Сопротивления называется “Дикое поле”.

Раньше отец никогда не занимался огородничеством, но он любил землю, любил Олерон и сразу добился довольно внушительного урожая. Теперь, когда мы знали, что еда у нас будет весь год, у нас появилось ощущение безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Но мне больше всего нравилось то, с каким изяществом мой отец занимался огородничеством. Какой королевской походкой он шествовал туда или обратно по Портовой улице, толкая перед собой старую деревянную тачку Ардеберов, как гордо гремели по мостовой его деревянные сабо! Как сверкали его инструменты – древние кирка и лопата, к которым он любовно смастерил новые отполированные черенки! Какими стройными были ряды вьющейся фасоли, как мощно и благодарно к его усилиям росли и устремлялись в небо табак и кукуруза!

Честно говоря, мне совсем не нравилось засовывать горошины по одной в маленькие ямки, или, что еще хуже, долгими часами выпалывать сорняки. Я предпочитала помогать по дому. Но это позволило мне посмотреть на то, как отец занимался огородом, с эстетической точки зрения. Его хозяйство расширялось год от года: у нас было несколько отдельных участков вокруг Сен-Дени. Отец не платил ренту, но отдавал владельцам часть урожая или выполнял для них кое-какие работы.

Крестьяне Сен-Дени, которые только ухмылялись, когда парижанин принялся обрабатывать землю, теперь считали его ровней. Так как у него не было ни лошади, ни плуга, а про трактора на Олероне не слыхали, он все делал своими руками. Это тронуло олеронцев, которым всегда нравилось, когда результат достигался тяжким трудом: у них было что-то вроде соревнования за то, кто добьется наибольшего успеха самыми скудными средствами. Крестьяне умели отдать должное результатам чужого труда: помидоры, выращенные отцом, имели прекрасную репутацию – ведь они созревали уже в начале июня. Его поля, удобренные только бурыми водорослями, выглядели при этом великолепно.