Вместе с семьей Калита мы переживали трагические события 1942 года[51]. Отныне вся Франция подчиняется только немецким военным властям. С помощью некоторых французов полиция стала арестовывать и массово депортировать евреев. От способности маршала Петена тянуть и выгадывать время остались одни воспоминания. Немцы на острове день ото дня становились всё более угрюмыми.

Я помню, как мы услышали по радио о казни двадцати семи заложников в Шатобриане[52] в ответ на убийство двух немецких офицеров. Семья нашего соседа полковника Мерля жила в Шатобриане, но полковник, влюбленный в свой остров, остался в Сен-Дени, главным образом для того, чтобы не дать немцам реквизировать фамильный дом. Несмотря на свой брюзгливый вид и бульдожье выражение лица, полковник стал нашим другом. Ему очень нравился мой отец, с которым они обменивались секретами огородничества. После казни в Шатобриане последняя настороженность между им и нами рассеялась в прах. Придя в наш дом однажды утром, чего раньше никогда не случалось, он дал волю своему гневу и громко и яростно ругал немцев, пока Чернушки пытались его утешить с помощью только что обжаренного ячменного кофе и тартинки с джемом без сахара.

Полковник Мерль был крайне возмущен казнью невинных гражданских лиц, даже если они и были коммунистами. Топая ногами, он расхаживал по нашей кухне и клялся, что пришло время действовать. Он объявил, что попытается найти среди офицеров в отставке, живущих на острове, сторонников де Голля, и обещал поделиться с отцом результатами своих поисков.

В начале 1942 года стало понятно, что основные силы немцев пережили русскую зиму благодаря так называемой “ежиной тактике”. Окруженные части зарывались в снег и оборонялись на месте. Теперь основной задачей немцев на лето было любой ценой захватить Сталинград.

По замыслу Гитлера, этот большой промышленный город на Волге должен был стать центром мощного наступления, успех которого принес бы ему славу стратега, сравнимую со славой Александра Македонского. Падение Сталинграда удушило бы Россию. Немецкие армии должны были сойтись в городе Сталина, чтобы потом броситься на завоевание мира. Одни должны были присоединиться к войскам Роммеля в Ливии и отправиться на завоевание Сирии и Турции, а другие – встретиться с японцами в Индии, предварительно захватив Иран.

Русские знали, что Сталинградская битва будет решающей. Мы слышали по радио отчаянную речь Сталина: “Судьба русского народа зависит от исхода этой битвы. Ни шагу назад! Мы должны биться так, как до нас сражались солдаты Александра Невского и Кутузова!”[53] Противостояние длилось пять месяцев. Это была одна из самых ожесточенных битв в истории. В ноябре 6-я армия фон Паулюса была окружена в застывшем, фантасмагорическом городе-призраке, в котором камня на камне не осталось. В феврале 1943 года немцы капитулировали: русские захватили 91 000 пленных, среди которых были 24 генерала и сам фельдмаршал фон Паулюс. 240 000 немцев были убиты. Потери русских были столь же огромными, но битва была выиграна[54]. Здесь, на нашем далеком острове в Атлантическом океане мы чувствовали, что на берегах этих мифических русских рек, Матери Волги и Отца Дона, произошел поворот в ходе Второй мировой войны.

Во время Сталинградской битвы мы каждый вечер ходили к Вере и Андрею Калита слушать московское радио. Сгрудившись вокруг лакированного корпуса громоздкого радиоприемника, мы оставались в задней комнате дома значительно позже, чем начинался комендантский час. Обратно мы молча шли в темноте по маленькому переулку, куда выходили окна Клары. Сквозь плотно закрытые деревянные ставни пробивался крошечный лучик света.

По обеим сторонам узкого переулка возвышались высокие каменные заборы соседских садов. Переулок слегка изгибался и выходил на Портовую улицу прямо рядом с нашим домом. Мы были начеку, слушая, не идет ли патруль. Если казалось, что он направляется в нашу сторону, мы вжимались в стену, растворяясь в черной тени лавровых кустов, извергавших потоки густой листвы через оштукатуренные стены. В безлунные ночи эти стены вели нас домой, как невидимая нить Ариадны, до самой Портовой улицы, где мы должны были проскользнуть в сад дома Ардебер. Даже сейчас, когда я думаю об Олероне времен войны, я чувствую кончиками пальцев шероховатость оштукатуренной стены.

В день моего тринадцатилетия, 22 января 1943 года, когда мы ледяной лунной ночью возвращались от Калита, я думала о русских, которые спасли Россию в Сталинграде, – о моих соотечественниках, лица и голоса которых были мне не знакомы. Я даже не знала, какого цвета у них форма – коричневая, серая, цвета хаки? А потом меня захватило другое чувство, инстинктивное. Теперь я думала не о тех, кто умирал на Волге, а о себе. Может быть, у нас и правда есть будущее? Я поняла, что до этой ночи не разделяла веру моей семьи в окончательное поражение Германии. В бархатной темноте узкого извилистого переулка предо мной встала моя жизнь – вся жизнь, мое будущее. Даже крошечный лучик света, пробивавшийся из окон Клары, мимо которых мы шли на цыпочках, мерцал уже не так угрожающе.

Я сидела на самой верхней ступеньке нашего мола, в самом его конце. Оттуда можно было разглядеть отливающие синевой очертания Ла-Рошели. Союзники часто бомбили город по ночам, поскольку там была огромная база немецких подводных лодок. Я смотрела на золотистое море под золотым солнцем и пыталась вспомнить свои первые впечатления от прогулки по молу в день нашего приезда в Сен-Дени. Теперь мне были тут знакомы каждый камень, каждая дюна на всех трех пляжах. Они стали моими. Море, которое раньше было тюремной стеной, державшей нас в заключении, теперь обещало принести нам свободу.