Официальные места падений все до одного оказались частной клановой или государевой территорией.

Вот неожиданность-то! А я-то думал, один я здесь умный!

Но все же выход нашелся в карте подземных водных потоков Московского генерал-губернаторства, составленной в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году по заказу какого-то ведомства. Карту я скопировал себе и тщательно изучил. Не зря! Удалось найти несколько озер, куда предположительно должны были стекать воды из нужных мне мест. Первое же купание показало рост источника примерно вдвое. И пусть это смешной размер по сравнению с тем, что у меня был, но оцените трудозатраты: две недели копать, не разгибаясь, или искупаться разик, пусть и поздней осенью. Наташка, не знавшая о подоплеке нашего выезда ни природу, смотрела на меня как на идиота. А еще именно на берегах того озера я заметил, что есть места, где я непроизвольно проваливаюсь в какое-то подобие транса, после чего чувствую себя значительно лучше. Оказывается, до сих пор я не замечал, как сильно на меня давит отсутствие источника.

Естественно, что я стал искать такие места, пытаться в них медитировать, лежать, стоять, зарываться в землю и прочее-прочее. Пил воду из озера. Жрал крупинки алексиума. Сначала даже завел тетрадь, где хотел отмечать результаты своих экспериментов, но потом подумал и решил, что уж такие-то данные я запомню, а давать в руки неизвестных подобный материал как-то не хочется. Ну их на фиг, самому мало. Плохо только, что все найденные крупицы метеоритов до сих пор высасывались мной подчистую буквально за несколько минут – до конца восстановления, по моим прикидкам, оставалось еще несколько месяцев. Но вот после этого я надеялся с помощью таинственного начальства Григория все-таки пробраться в госпиталь к матери и подложить ей алексиум. Может, случится чудо, и ей поможет этот метод так же, как и мне.

– Геннадий Аркадьевич, вы же понимаете, что наш музей не будет выкупать вашу часть клада по рыночной стоимости?

– Конечно, понимаю, Эдуард Павлович, но согласитесь: то, что вы мне предлагаете – это мышкины слезки. Реальная стоимость нашей части даже за вычетом доли государства значительно превышает предложенную вами сумму. Я, конечно, не эксперт, но оценивать исторические предметы по стоимости материалов – это как-то… неэтично.

Я торгуюсь с директором Московского Государственного музея уже вторую неделю. Казна сразу забрала свою долю самыми ценными предметами из клада, а оставшуюся часть тоже замылили как историческую ценность. Размер нашей доли целиком и полностью зависит теперь от экспертной оценки сидящего напротив меня человека.

– Геннадий Аркадьевич, уверяю вас: даже если вы обратитесь в Петербургский Государственный музей, вряд ли вам предложат больше. К сожалению, фонды, выделяемые на содержание музеев министерством и попечителями, весьма ограниченны…

Жлобы! Ну натуральные жлобы! Жлобяры!!!

Моя жаба злится, бесится и рыдает на пару и в обнимку с хомячком. Это ж надо! Предложить за весь клад всего сто восемьдесят тысяч! Видите ли, нету у них больше фондов! Так надо искать! Выбивать! Работать в этом направлении как-то!!!

– Эдуард Павлович, скажите: а если я попрошу свою долю не деньгами?

– Что же именно вас интересует, молодой человек?

Мазеин-Давыдов постоянно вертит в руках пенсне, то водружая его себе на нос, то полируя платочком, чем несказанно меня раздражает. Вот и сейчас он в очередной раз снимает его и начинает начищать. Достал.

– Насколько я знаю, министерство культуры и истории имеет некоторую квоту на выдачу родовых указов. Мы с Натальей Сергеевной для того и покинули родные места, чтобы попытать счастья и заработать себе герб. И деньги нам нужны именно для этого. И согласитесь, если вы поспособствуете нашему начинанию, то все останутся в выигрыше: ваши фонды будут в неприкосновенности, мы с тетей исполним свою мечту, а у музея появится новая экспозиция, переданная в дар благодарными жителями Москвы.

Пенсне опять водружается на нос и поворачивается в сторону Наташки:

– Наталья Сергеевна, это так?

А Наташка давно уже сидит со стеклянными глазами, слушая наши дебаты. Ее робость перед клановым аристократом так велика, что Эдуард Павлович уже давно предпочитает общаться исключительно со мной. Тыкаю ее в бок.

– Да-да, конечно, как скажете… – И снова тупой взгляд в пространство.

Да уж, послал бог помощницу…

Но я вижу, что этот чиновник от культуры уже заглотил наживку. Предложенный мной вариант обдумывается, взвешивается и признается достойным.

Да!!! Я узнал, что благотворительность и меценатство входят в список угодных империи деяний и могут быть отмечены родовой грамотой. Принимают решение по таким вопросам, конечно, в Петербурге, но я буду не я, если директор МГМ не пробьет нам этот указ.

– Признаться честно, я не прорабатывал такой вариант, но думаю, это вполне возможно.

Йесс!!! Он наш!

– Мы с Натальей Сергеевной будем очень рады, если, скажем, через…

– Давайте встретимся через неделю: я думаю, этого времени будет вполне достаточно. На кого будем оформлять указ?

– На Наталью Сергеевну. Позвольте откланяться?

– Да-да, встретимся через неделю, второго октября. Уточните у секретаря время. Но я могу твердо рассчитывать, Геннадий Аркадьевич, что решение вашей тети останется неизменным?

– Всенепременно, Эдуард Павлович. До свидания.

Хватаю Наташку за руку и вывожу из кабинета. По-моему, она не в себе.

– Наталья, ау! Есть кто-то дома?

– Гешка, ты такой умный!

– Наташка, прекрати тупить: если все сладится, ты через пару недель родовитой станешь!

– А?..

Ну вот чем она слушала?!

А дома вечером слезы. Я думал – от радости, но вовсе не угадал.

Прихожу в комнату Наташки, усаживаюсь на кровать и начинаю выяснять:

– Ты чего, подруга?

– У него… (хнык-хнык)… у нас…

– Наташ, ты можешь нормально сказать?

– Ген, у него не может быть детей!

– У кого?!

– У Гриши!

При чем тут Григорий?

Когда он появился на нашем пороге год назад, в первых числах августа, моей первой мыслью было, конечно, дать деру. Но куда мне теперь бежать? У меня Наташка, у меня План, у меня источник проснулся, наконец! И вот стоим мы и как бараны друг на друга глядим, а что сказать – не знаем. Да еще хозяйка рядом крутится, смотрит на нашу встречу взглядом следака со стажем.

– Привет, давно не виделись. Есть будешь? – отмираю я и протягиваю Григорию руку.

– Буду, – отвечает гвардеец и жмет мою кисть.

А руку ему пожать вовсе не зазорно. Свои увечья, так сильно его уродующие, он действительно получил на императорской службе и тоже, кстати, лишился в итоге источника. При самом громком теракте конца прошлого столетия – нападении на царскую семью во время парада по случаю Дня Российской империи – одна из брошенных террористами бомб не долетела до императорского кортежа и стала падать прямо в толпу зрителей. В первых рядах находились в основном дети. Двадцатитрехлетний гвардеец-пилот МБК Осмолкин-Орлов Григорий Андреевич, стоявший в тот день в оцеплении, на пределе своих сил поймал смертоносный подарочек и вынес на безопасное расстояние, но сам пострадал от взрыва. Представляете, с какой скоростью и перегрузками он двигался, если зафиксировано, что взрыв произошел через три секунды. Все медики, присутствовавшие на месте, естественно, сразу бросились оказывать помощь пострадавшим в императорской семье, а помощь герою досталась по остаточному принципу. Еще ничего не зная о подвиге Григория, интересуясь лишь характером ран, я-Егор пришел к выводу, что к пострадавшему применили сразу слишком много «лечилок», не сложив нормально кости, что привело к неправильному сращиванию. А ломать потом по новой грудину и ребра медики, видимо, не решились, ограничившись лишь исправлением самых сильных деформаций. Ну а источник, как известно, у калек пропадает. Почему его не показали более крутым целителям и чем занимался Григорий следующие двадцать лет, пока не стал опекать Егора, – мне неизвестно, в его личном деле эти сведения отсутствовали. Неспроста, наверное. Да и про сам подвиг я узнал из мемуаров одного из имперских чиновников, присутствовавших в тот день на злосчастном параде. Книжица пафосно называлась «День скорби» и была взята Наташкой в библиотеке для скучающего меня еще в Каспийском.