Другие уверены: это известный всем интриган Абрам Борисович подсуропил. Царь Борис его не жаловал особо, и Абрам Борисович в отместку решил посадить на трон свою креатуру (марионетку по-нашему), чтобы его капиталы сберег и приумножил.

Третьи рассказывают, что ползучий дворцовый переворот семья царя Бориса устроила.

Мол, так это было. Приходят однажды утром к царю в опочивальню его Смутьяна и Дубайс. Борис проснулся и пытается понять, кто он и где он.

Дочь говорит:

– Папа, ну вот что ты опять вчера отмочил…

– А что? – заинтересовался царь.

– Тебе что Егорка сказал по поводу плохих дел в экономике: ваше величество, правительству нужен толчок. А ты что сделал? Зачем ты прислал министрам унитаз?

– Пусть спасибо скажут: белый, красивый, современный! Другой бы на моем месте дощатый нужник с дыркой им поставил во дворе…

После этого приближенные решили: засиделся самодержец на троне. Нужен молодой, решительный, надежный и непьющий. Борис уже не справляется с ролью гаранта сохранности наворованного ближним кругом.

Уже и не выяснишь, кто именно подсунул царю папку с личным делом, на котором было крупно выведено: «Директор тайной службы НИКТО». Кто-то утверждает, что это сделал придворный летописец Парашев, но так ли это – неведомо. Может, и правда: не просто же так Парашев долгие годы при новом царе был тайным советником – ничего не советовал, но за жалованьем приходил.

Еще бы ему советовать: каждый истопник во дворце знал, что Парашев – английский шпион со счетами в тамошних банках, на которых лежат серебреники, полученные от короны за предательство родины. За него Смутьяна потом замуж вышла, а она за абы кого не пошла бы, тем более за такого физически квелого, как этот персонаж, если бы у него не имелось предательских активов.

Народ считает, что ближний круг постановил: а что, пусть этот никакой из тайной службы становится царем и гарантирует нам защиту от тюрьмы и сумы. Все равно он будет как та королева: с собаками гуляет, на балы ходит, а ничего не решает. Ежели что – пинком под зад, заменим на другого. Они просчитались: Никто их переиграл, но это станет ясно сильно потом…

* * *

Семья назначила день смотрин и приемку клятвы верности от претендента на трон. В загородное имение одного из толстосумов прибыли цесаревна Смутьяна, серый кардинал Галошин, Абрам Борисович, Дубайс, Парашев, любимец царя кучерявый Боря Немец и другие решальщики. Разместились в зале, увешанном кабаньими головами и рогами. Гостям принесли уху из стерляжьих голов и заморский самогон – виски. Выпили, закусили, обменялись внешними и внутренними сплетнями.

Никто в это время, одетый в новый кафтан, скрипел сапогами в предбаннике, бегая в волнении взад-вперед – прикидывал, о чем сейчас на совещании сановной братвы говорится, одобрят его кандидатуру в цари или нет. Хотел по старой службистской привычке подслушать, поерзал ухом по двери, но ничего не услышал – она из сибирского кедра толщиной с ладонь.

И вот позвали Никто в зал высокого собрания. Масоны уже осоловели от ухи и виски. Смутьяна с раскрасневшимися ланитами полировала ногти, Галошин ковырял щепкой в зубах, Абрам Борисович по привычке мельтешил туда-сюда.

Парашев, исполнявший роль тамады, вышел в центр и огласил вердикт:

– Ты, Никто, есть пока никто. Нечаянно пригретый славой плешивый щеголь, враг труда. Но тебе будет оказана великая честь – принять скипетр и державу. Пока просто подержать, так что ты о себе много не думай. Мы всегда рядом и будем знать о каждом твоем шаге, помни об этом. Раньше думай о Родине (о нас и наших активах), а потом – о себе. Иначе коллектив тебя накажет…

Присутствовавшие по очереди подходили к новобранцу, хлопали по плечу и говорили напутственные слова: чтобы старших уважал и про общак не забывал.

На следующее утро Абрам Борисович представил наследника царю Борису. Тот одобрил:

– А что, почему бы и нет. С лица воду не пить, главное – чтобы семейными ценностями дорожил…

И вот настал последний день царствования царя Бориса. Постельничий, который принес ему в опочивальню традиционный утренний стакан рассола, уже глядел без почтения. Стража в коридорах тоже не вытягивалась во фрунт. Сбитого летчика накормили в столовой вчерашней яичницей, и пошел он к выходу – в новую для себя, непривычную и пугающую жизнь. Возле дверей отирался Никто. Борис взял его под локоток, вывел на крыльцо и объявил собравшейся внизу толпе:

– Я устал, ухожу я от вас. Вот мой сменщик. Вы не смотрите, что ростом не вышел. Ведь для нас, царей, шта главное? Не рост, а вот, – Борис сжал кулак, – карательная функция. А с этим у него порядок. Любить его не обязательно, а вот бояться – надо…

Борис расчувствовался, обнял преемника и капнул ему на макушку скупой старческой слезой:

– Береги царство!..

Так Никто перестал быть никем. Напялил корону, схватил скипетр и державу: свершилось!

Распрямился он, вширь раздался. Оголяет торс, летает на аэроплане, гребет на галере, борется с медведем (дрессированным, но это секрет), принародно гнет подкову (подпиленную), ездит с ряжеными на двуколке, скачет на коне, размахивая мечом и делая героическое лицо. И народ впадает в экстаз: вот царь так царь, не то, что тот алкаш, который ничего тяжелее стакана держать уже не мог!

* * *

Чует новый царь любовь народную и понимает: планида его – как можно дольше усидеть на троне, для чего конкурентов надобно уничтожать и предотвращать появление новых. И по мере сил со своей гоп-компанией отжимать у прежней гоп-компании ресурсы, ради сохранения которых он и был Семьей когда-то посажен на трон.

Царь начал городить вертикаль. Это такое государственное сооружение, когда каждый вышесидящий гадит на голову нижесидящего, и так – до самого низа, до распоследнего писаря присутственного места в глухой губернии. Кстати, о губерниях. Их, на взгляд нового царя, было слишком много, и возникали трудности в управлении. Некоторые губернаторы, сидя в своих вотчинах, уже начинали своевольничать: мол, мы сами по себе, а Москва – сама по себе. Так недалеко и до неплатежей в государеву казну.

Особо доставал царский центр один горец. С ним и воевали, и к порядку принуждали, и увещевали – бесполезно. Тогда решили применить самый последний и решительный способ, супротив которого нет пока еще приема: забросать врага деньгами. Испокон века с горцами воевали, и все обычно кончалось вот этим. И потянулись в горы подводы с золотом, ассигнациями, соболями и самоварами. Горец притих. Еще бы: попробуй, переработай такую груду ценностей. Уж он и фонтаны из самоцветов сооружал, и дворцы с позолотой строил, а деньги все не кончаются. Столько дел навалилось – не до кинжала. Так и продолжается с тех пор: только вдруг горец голову поднимет – бац, сотня подвод с дарами от царя.

Чтобы таких непоняток больше не было нигде, самодержец распорядился создать несколько кучек из губерний, а во главе каждой кучки поставил надзирателя – проверенного человека, из своих, из борцов или жандармов. Они гоняли ссаными тряпками расслабившихся губернаторов, выжимали из них подати, доводили решения престола и контролировали их выполнение.