посланника, а не послание. Критика третьего сектора была очень личной, активисты набросились на Катю, делая упор на материальные и нематериальные блага, которые она смогла стяжать.

Оценки Тамары были противоречивы. Она признавала, что Катя была человеком совершенно другого типа – как по темпераменту, так и по партийному происхождению. И все равно невозможно было не восхищаться ее достижениями. Тамара рассказала мне, что была на нескольких Катиных семинарах и многое на них почерпнула. «Ничего душевного», по ее словам, не было, зато она получала ценные практические советы. Например, она познакомилась с информацией о создании НПО, об управлении и привлечении финансирования. По ее мнению, Институт, зарегистрированный как некоммерческая организация, был настоящим бизнес-центром. Так считала сама Катя, и однажды она даже сказала, что «общественные организации – это тоже бизнес».

Хотя в целом Тамара не одобряла эту формулировку – ей было совершенно ясно, что третий сектор – это нечто большее, чем просто бизнес, – и она стремилась в этом участвовать. Ей очень хотелось сделать собственный женский проект – кризисный центр по борьбе с экономическим насилием и сексуальной дискриминацией на рабочем месте, – и она начала искать поддержку. Тамара показала мне еще одно практическое руководство, которое широко распространяли международные агентства: «Как создать кризисный центр для женщин». Тамара хотела, чтобы я узнала о грантах и возможностях финансирования, но я немного сомневалась. Я так и не познакомилась с женщинами из ее группы. Несмотря на мои неоднократные просьбы, Тамара объясняла мне, что женщины слишком заняты. Мне это было не совсем понятно. А к тому времени мне стало ясно, что, как и многие общественные организации, эта группа собиралась редко. Группа сложилась, когда женщины объединились в знак солидарности из-за конкретных обстоятельств потери работы. Когда-то это была группа поддержки, члены которой оказывали друг другу существенную психологическую и практическую помощь. Теперь в ней оставалось мало смысла. Я не была уверена, что гожусь для такого проекта. Однако мне очень хотелось поработать с Тамарой, и я согласилась.

Мнение Валентины

Пока в первые месяцы я на ощупь искала свой путь, Валентина была для меня важным собеседником. Она критически относилась к проекту третьего сектора. Многие активистки, с кем мне довелось общаться, считали, что гражданское общество и третий сектор – это одно и то же. В отличие от них, для Валентины это были два отчетливо разных явления. Когда Валентина начинала свою деятельность, понятие гражданского общества было для нее ключевым. Как многие активисты-первопроходцы конца 1980-х – начала 1990-х годов, она использовала это понятие, чтобы сформулировать, донести свою позицию и заявить о ней. Однажды в 1999 году я вернулась в Тверь из очередной поездки. Мы сидели и вспоминали начало «Женского света» и изменения, через которые прошла группа. И тогда Валентина показала мне учредительный акт, который она составила в 1991 году. Там она писала, что целью «Женского света» является «содействие развитию гражданского общества». Она процитировала учредительный акт и улыбнулась: «В то время никто и слов-то таких не знал». Валентина намекала на то, что с тех пор термин вошел в моду.

Как и Тамара, Валентина узнала о существовании третьего сектора, когда от его имени местные организации, такие как Гуманитарный институт, начали получать гранты и запускать обучающие программы. Хотя Валентина с интересом наблюдала за тем, как эта идея просачивается в массы, ни модель, ни идея третьего сектора не импонировали ей так, как Тамаре. Я связывала это отчасти со свойственным ученым скептицизмом по поводу новых методов НПО и спешно распечатанных дипломов и удостоверений, которые были розданы россиянам, поехавшим за границу по программам продвижения демократии. Такие «документы» для нее и для многих знакомых мне женщин были едва ли достойнее дорогих сувениров. Когда я поделилась с ней в 2004 году результатами моих раздумий, Валентина прокомментировала: в то время (в 1997 году) она не рассматривала свой активизм как «работу» или как профессиональную деятельность, за которую ей должны платить. Для нее активизм был тем, что она начинала делать после окончания рабочего дня. Валентина предпочитала использовать слова «добровольность», «энтузиазм», «любительство». Она испытывала определенный «психологический дискомфорт» от словосочетания «третий сектор», потому что оно было «коммерческим» и «техническим». Эти слова относились к сфере деятельности, участвовать в которой она была не готова. Этот комментарий в устах профессиональной активистки-феминистки относится к 2004 году. Он убедительно свидетельствует о скорости перемен и о том, какие культурные изменения произошли в секторе НПО, как поменялось отношение к деньгам, нравственному выбору и труду. То, что вызывало недоумение в 1997 году, приобрело смысл в 2004-м. В то время для меня убедительнее всего звучала веская критика, с которой Валентина обрушилась на последствия международного финансирования. Валентина чувствовала, что бюрократия, разросшаяся в третьем секторе, которую третий сектор и представлял, исключала или оттесняла в сторону людей, выполнявших ценную общественную работу. Между собой «третьим сектором» мы стали называть все тревожные изменения, происходящие в российской неправительственной сфере. Тем не менее мне стало ясно, что у каждой из нас свои причины для критики. Мой критический взгляд обусловлен тем, что мне как антропологу из Америки интересны вопросы культуры и власти. Я смотрела на нестыковки технологий, на их столкновение с местными условиями и реалиями глазами антрополога. Я замечала пренебрежительное отношение к местному опыту, часто сопровождавшее импорт западных моделей [Hann, Dunn 1996]. Для меня главным были политэкономия и противоречия модели третьего сектора, где разговоры о благотворительности и волонтерстве шли рука об руку с разгулом неолиберального капитализма. В центре всего для меня стоял парадокс: в России после краха социализма стало почти невозможно говорить о правах собственности и справедливости из-за боязни прослыть коммунистом. Валентина, будучи высокообразованным представителем интеллигенции, выступая против советского режима и за демократические проекты обновления общества, видела другие недостатки. Ее интересовало использование и применимость западных идей, и ее уверенность в потенциально положительном исходе взаимодействия Востока и Запада оставалась прежней. Критично относясь к разворачивающимся процессам, она небезосновательно критиковала грантодателей и их представителей. Подобно большинству активисток, которых я встретила за время исследования, ей гораздо проще было поверить американской или европейской организации-партнеру, чем «нашим властям»! В отличие от некоторых критично настроенных выгодоприобретателей процесса демократизации, чьи отчеты я читала, Валентина не использовала слова «колонизация» или «неоколониализм»[80]. Ее передергивало от антикапиталистической терминологии пожилых членов Компартии, которые периодически собирались у памятника Ленину в центре города. Кроме них, с плакатами против МВФ никто больше не выходил. Валентина сердилась, что в прессе часто осуждают американских финансистов. Когда я была в городе, в одной из местных газет опубликовали гневную статью против миллиардера-филантропа Джорджа Сороса. Сорос действовал через свой Институт «Открытое общество» и был одним из самых активных спонсоров на постсоциалистическом пространстве. На протяжении 1990-х годов он финансировал высшее образование, поддерживая университеты и институты и предоставляя небольшие гранты отдельным ученым[81]. Валентина была уверена, что Тверской университет держится на плаву благодаря деньгам Сороса. Она обвиняла автора статьи, тоже преподавателя университета, в лицемерии: позже выяснилось, что он сам получил один из таких индивидуальных грантов от Сороса. Для Валентины эта критика была отголосками ненавистной местечковой реакционной антизападной идеологии былых времен. Критика третьего сектора с ее стороны была полезной не сама по себе. Валентина ополчилась против непреднамеренных последствий, к которым приводило существование третьего сектора. В частности, ее беспокоило то, как модель третьего сектора и гранты легко