проект, созданный по западному образцу. Более того, реальность сильно отличается как от чаяний активистов гражданского общества, так и от обещаний агентств-спонсоров. Это тесное пространство насквозь пронизано новыми иерархическими связями и зависимостями. В идеале, это пространство должно создавать почву для местных, простых людей, фактически же процветает небольшой круг элиты, многие члены которой в прошлом принадлежали партийно-государственной системе [Abramson 1999; Kalb 2002; Mandel 2002; Sampson 1996]. Более того, третий сектор продвигают и поддерживают фонды, и это вносит в неправительственную деятельность логику и уязвимость рынка. Чтобы выжить в мире грантов и финансирования, в мире конкуренции за скудные ресурсы, активисты НПО были вынуждены заговорить на языке предпринимательства. Между тем, большинство общественных групп оказались вообще не в теме, они могли только завидовать и мечтать об участии в НПО.

В исследовании роли международной помощи в российском женском движении Джеймс Рихтер обращает внимание на то, что многие крупные фонды, работающие в России (такие, как «Евразия» и Форда) вместо финансирования множества небольших проектов предпочитают действовать через «центры сбора данных» или координационные центры. Вдобавок контроль над средствами по гранту внутри организации часто находится в руках одного человека [Henderson 2003; Ishkanian 2003; Sampson 1996]. Такая концентрация материальных и интеллектуальных ресурсов обеспечивает идеальную возможность для построения сложной многоступенчатой иерархии, которая разочаровывает тех, кто не связан с получением сетевых благ.

Благодаря общению с представителями международных агентств я знала, что спонсоры начинают понимать сложность ситуации. К 1997 году возникло ощущение, что фонды усилили некоторые из тенденций, которые сами же стремились преодолеть. Политолог Сара Хендерсон, которая работала консультантом Фонда Форда, пока проводила там свое исследование, упоминает внутренний отчет 1994 года о помощи российскому женскому движению. Говорится, что в результате притока грантов и финансирования возникла новая иерархия, и в этой среде произошел раскол [Henderson 2003: 137][77]. Я знала, что есть спонсоры, которые советуются с российскими активистами НПО и ждут от них помощи. Я сама видела подобное в Твери. В ответ были внесены некоторые поправки. Например, Фонд Форда расширил сферу своей деятельности на разные регионы России и стал поддерживать там женские организации, имеющие менее феминистскую и не столь сильно ориентированную на Запад направленность. Тем не менее представители спонсоров были поставлены в такие условия, что работать им было сложно. Например, сотрудники Фонда Форда понимали, что сосредотачивать контроль в одних руках опасно, но при этом в Фонде было всего три сотрудника, и справиться с несколькими небольшими грантами они были не в состоянии. Представители Фонда сказали мне, что эффективнее «доверить» все одному человеку или одной главной организации, чем администрировать несколько небольших грантов[78].

Как бы мы ни пытались наладить процесс, стратегия работы с небольшим кругом доверенных лиц, безусловно, подорвала идею, которую продвигали фонды. Члены других общественных групп смотрели на Гуманитарный институт недоброжелательно и с завистью. Такое же отношение в Твери было и к другим центрам поддержки и информации по НПО, с которыми я сталкивалась за время моего исследования. Институт не вселял доверия и не создавал социальный капитал. Прежде чем отправиться туда, я навела справки. Многие мои знакомые знали Катю. Прежде чем изменить взгляды, она долгие годы была комсомолкой-активисткой. И в то же время мне говорили, что она умница и молодец, соглашаясь, что иногда от нее бывала польза. На выгоду от ее проекта для других организаций смотрели скептически. Некоторые информанты говорили, что они разочаровались в Гуманитарном институте, потому что его представители не держат своих обещаний. Они провозглашали Институт региональным центром контроля и использования ресурсов для некоммерческого сектора, но он не был по-настоящему общедоступным. Ирина, директор маленькой женской группы, рассказала мне, что ее всегда просили либо перезвонить, либо записаться на прием. Для нее это было оскорбительно, потому что нарушало не только местные нормы этикета, но и шло вразрез с заявлением Института об открытости. И когда я поговорила с Катей и ее сотрудниками, то узнала, что обучающие сессии и семинары доступны только членам официально зарегистрированных организаций и иногда на конкурсной основе. Тем самым исключалось участие заинтересованных групп и людей, которые еще не были как-то официально зарегистрированы или же не хотели этого. Говорили даже, что информация, предназначенная для местных групп, на самом деле от них скрывается. Во время моей полевой работы я не раз слышала о том, что Катя не желает делиться финансами. По слухам, как-то один из ее частых посетителей задал вопрос: «А можно как-нибудь подать заявку на грант без Екатерины Викторовны?» Вопреки идее Патнэма о том, что социальный капитал доступен многим, существовала убежденность, что социальный капитал, созданный Институтом и его деятельностью, сосредоточен в руках его руководительницы.

Отношение к новым знаниям о третьем секторе было весьма скептическим, считалось, что за ними скрывается новоиспеченная идеология корысти. Как сказал один из моих информаторов о Кате: «Говорит о благотворительности, а на самом деле заботится о себе. Это новый способ сделать карьеру и создать для себя рабочее место». Этот скептический взгляд на деятельность третьего сектора перекликался с тем, как интеллигенция воспринимала советское разделение труда, когда талантливые специалисты были вынуждены работать в рамках инструкций, составленных бюрократами и партийными работниками, которые придумывали и проводили в жизнь совершенно ненужные правила. Информанты, не связанные с третьим сектором, любили пересказывать анекдоты на тему его абсурдности. В ходе исследования я слышала много ироничных комментариев о новоявленных навыках и технологиях третьего сектора, о глянцевых сертификатах, которые выдаются участникам обучающих программ и мастер-классов, о тех, кто увлечен этими тренингами и относится к ним без иронии. Смеялись над группами, которые упоенно и без понимания провозглашали себя третьим сектором и подхватывали соответствующую терминологию, чтобы активно рекламировать себя и собственные услуги через местные газеты.

При чем тут Гуманитарный институт? С одной стороны, на его примере видно, какие сложные способы используются третьим сектором, чтобы укрепить старые связи и иерархию, и как при нем воспроизводятся прежние связи [Bruno 1997; Mandel 2002; Sampson 2001; Wedel 1998]. При нем воспроизводилось то, что Вердери назвала «социалистическим патернализмом» [Verdery 1996: 24], когда старые элиты процветают, а обычным людям остается только гадать о логике принятия решений. По словам антрополога Дафны Бердал, «взаимодействие между верхами и низами, между известным и неизвестным, между государством и его гражданами имело решающее значение для поддержания социалистической системы в Восточной Германии» [Berdahl 1999: 46]. Но моя цель не в том, чтобы осуждать Институт, и не в том, чтобы намекать, как это делали мои информанты, что в нем ничего не изменилось. Наблюдая за его работой как участница – я посещала семинары и беседовала с другими приглашенными, – я могу утверждать, что этот Центр в основном делал то, что должен был делать: распространял литературу третьего сектора и проводил семинары в той мере, в какой этого требовали грантодатели. Из бесед с сотрудниками организаций-спонсоров я узнала, что в выборе тех или иных групп, с которыми у него были официальные отношения, Институт лишь подчинялся требованиям спонсорской организации[79]. Однако местные активисты такую логику не понимали. Разногласия по поводу Гуманитарного института свидетельствуют о том, что люди видели противоречие между идеалом третьего сектора и его воплощением в социуме. Они знали, что без хорошего финансирования и связей, без материальной базы для запуска общественных инициатив и подачи заявок на гранты группа вряд ли добьется успеха. Однако местные активисты осудили