свой воротник. Давай пройдемся, предложил я, пока совсем не околели. Мы обогнули тренировочную площадку, глядя, как Бадди несет на своей широкой спине маленькую наездницу, описывая круг неторопливым шагом. Соня держала его на корде, поводья были брошены на конскую шею. Я знал, нахватавшись то там, то сям, что лошадь – животное пугливое и непредсказуемое, за каждым углом ей мерещатся опасности. Мне стало неуютно при мысли, что Бадди может сделать резкий маневр. «Никогда не кричите рядом с лошадьми», – предупреждала нас Соня, и теперь я молчал, не осмеливаясь ни выразить беспокойство, ни подбодрить Дару. Поймав ее взгляд, я помахал рукой, и она улыбнулась в ответ: ее собственные руки крепко сжимали край седла. Я жестами показал, что мы отойдем – очень холодно; спросил Илая: посидишь со мной или тут погуляешь? Ответ был очевиден, и мы ретировались в машину, успевшую остыть. Ключи были у Сони, и подогреть салон я не мог, поэтому забрался на заднее сиденье и приготовился терпеливо ждать. У меня была с собой книжка, но я стеснялся вот так сразу открыть ее, предоставив мальчику развлекаться самому. В конце концов, он с нами не напрашивался. Я сказал: потерпи еще немного, скоро поедем домой. Он коротко глянул из-под челки, не переставая растирать кончики пальцев. Руки лежали на коленях, и я вдруг заметил, что левая ладонь, обращенная ко мне, вся исполосована длинными тонкими рубцами.

– Это ты на работе так приложился?

Он опустил глаза и ответил очень тихо:

– П-п-порезался.

– Чем, если не секрет?

– Ножом.

В голове у меня проскочило ехидное: «Десять раз?» – но я вовремя прикусил язык. «Порезался». Порезал-ся. Я же когда-то читал об этом.

– Прости, что спрашиваю... если не хочешь, не отвечай. Ты резал себя?

Он еще сильней понурился; стиснул одной рукой другую и мелко, по-детски, покивал.

Я не знал, что сказать: любое слово сейчас прозвучало бы для него неискренне. Мне хотелось потрепать его по плечу, но даже этого я не мог сделать, боясь ненароком оттолкнуть его. Он был таким беззащитным, глупый маленький цыпленок. Я снова снял шарф и теперь уже не стал деликатничать, а сложил его вдвое и накрыл им руки Илая: возьми, он теплый, я его нагрел. Как же нам... погоди, ведь девчонки что-то там собирали утром, складывали в сумку, чтобы взять с собой. Где эта сумка? Я перегнулся через переднее сиденье и пошарил на полу – точно, вон она. Смотри, Илай, тут есть термос. Ну-ка, что там внутри? Я отвинтил крышку и понюхал: пахло бергамотом. Будешь пить? Он не стал заставлять себя упрашивать, и я налил ему чаю и наблюдал, сам оттаивая сердцем, с каким благодарным видом он принимает у меня картонный стаканчик, обхватывает его своими израненными ладонями, обжигает губы и морщится. Что бы мы делали без женщин? – шутливо спрашиваю я его и наливаю чуть-чуть себе, хотя не люблю ароматизированный чай, просто мне хочется занять чем-то руки и сидеть так с ним долго-долго, не думая о том, что где-то в его комнате спрятан нож, который я не стану искать, как бы сильно мне этого ни хотелось.

7

Единственным местом в нашем доме, куда никто никогда не заглядывал, было пространство под верандой, которое мы называли подвалом. Строго говоря, это название неточное: настоящий подвал находится в цоколе дома – темное сырое чрево, пронизанное кишками отопительных труб. Под верандой свободного места гораздо больше, и прежние хозяева использовали этот закуток с деревянными стенами как склад. Там до сих пор валялись какие-то доски, которые они поленились выбросить, прежде чем съехать. Мы, в свою очередь, внесли свою лепту и за три года перетаскали в этот подпол всё, что казалось потенциально нужным, но мозолило глаза в нашем чистеньком жилище: картонные коробки, оставшиеся от переезда, Сонины потертые сёдла, шезлонги, в которых мы каждое лето собирались позагорать, но вечно забывали о них, и тому подобный хлам. Именно от него я и надеялся избавиться, полагая, что подросток будет более эффективным помощником, чем две женщины. Я воображал, как мы вынесем весь мусор, накупим инструментов и краски и наведем порядок. Вечером того же дня, когда мы ездили к Бадди, я с трудом отодвинул шпингалет на двери, ведущей с заднего двора под веранду, и, пригнув голову, вошел внутрь. Фонарик Соня купила буквально накануне – прежде мы по старинке обходились свечами. Голубоватый луч озарил предсказуемое безобразие на переднем плане, а вслед за этим – неожиданные и оттого вдвойне неприятные детали: густо затканные паутиной углы со стороны дома; изъеденные гнилью балки в той части подпола, куда достигала дождевая вода, просачиваясь между досками веранды. Я понятия не имел, что с этим делать. Очевидно, балки надо было менять, пока всё не рухнуло к чертям, но задачи такого рода я мог решать только умозрительно. Проще всего было бы найти рукастого мастера, заплатить ему, и дело с концом. С другой стороны, такую науку можно освоить и самому. Я пообещал себе, что завтра, на свежую голову, залезу в интернет и разберусь, что к чему.

А ночью мне приснился сон.

В художественной литературе (как, наверное, и в кино, в котором я не большой специалист) сновидения – один из способов сказать больше, чем позволяют рамки, в каковых писатель оказывается по воле обстоятельств либо по собственной прихоти. Вы без труда вспомните хотя бы один пример, где сон героя – обычно сюрреалистический чуть более, чем полностью – вторгается в повествование, во всех отношениях реалистичное и даже бравирующее этим: тщательно выверенными деталями, глубиной погружения в эпоху, и так далее. Сон-метафора, сон-притча – рассказ в рассказе, один из древнейших приемов в литературе. Немногие поднимаются выше, превращая сон из матрешки в точно подогнанную деталь мозаики, где он сменяется явью и снова приходит ей на смену, оставляя вас в финале рассказа потрясенным и одураченным. Наберите в своем браузере «Эшер день и ночь» – прямо сейчас, на любом языке, и вы поймете, о чем я говорю. «Ночью, лицом кверху» – такая же гипнотическая мозаика-метаморфоза, только переданная языком литературы, а не графики. Вот сколько может рассказать нам сон книжного героя.

В действительности же сновидения – одновременно и проще, и сложнее. Все мы в общих чертах представляем себе работу человеческого мозга, который никогда не спит, неустанно поддерживая наши бренные тела. По ночам, когда сознание перестает нагружать мозг всякой фигней, он может заняться пережевыванием информации, которой наглотался