в том, синьор Казанова, что я присутствовал на балу в палаццо Контарини-Даль-Дзаффо несколько дней назад.

— Да, я помню.

— Конечно, помните, — подтвердил Дзаго с легкой усмешкой в голосе. — Если я не ошибаюсь, вы крайне поспешно покинули праздник, причем сочли наиболее удобным путь по крышам.

— Именно, — отозвался Джакомо, не отказав себе в удовольствии подколоть собеседника.

Дзаго не смог сдержать смешок, который тут же перешел в приступ кашля. Он вытащил из кармана грязный платок и поднес его к губам, чтобы сплюнуть мокроту.

Казанова сглотнул, чтобы подавить тошноту. Непрошеный гость все сильнее внушал ему отвращение… И, похоже, понятия не имел, что такое хорошие манеры.

— Вам стоило бы получше следить за собой, не удержался он.

— Возможно, синьор Казанова, но… Я и о вас могу сказать то же самое.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, ваше фанфаронство — все эти трюки, хождения по канату, ссоры с благородными людьми… Подобные бесовские штучки крайне опасны для человека, находящегося в вашем положении, если вы понимаете, о чем я.

— Отлично понимаю.

— Надеюсь на это, синьор Казанова. Должен вам признаться, что некоторая часть моей натуры восхищается вами.

— В самом деле? — Джакомо поднял бровь.

— Честное слово. Но с другой стороны, ваш безудержный темперамент грозит скандалами и беспорядками в городе, в котором и без того процветают пьянство, разврат и азартные игры.

А вы, Дзаго, что же, решили заделаться проповедником?

— В некотором смысле… — Дзаго вяло махнул рукой, словно отгоняя непрошеную мысль, а затем продолжил: — Я хотел предупредить, что мы наблюдаем за вами, синьор Казанова.

— Вы угрожаете мне?

Дзаго расхохотался. Смех у него был зловещий, от какого кровь стынет в жилах. Джакомо невольно вспомнил ведьму из своего детства.

— Угрожать вам? Вот уж нет, поверьте, и в мыслях не было. Вы сам так хорошо умеете навлекать на себя всевозможные передряги, что я вам совершенно ни к чему. Нет, синьор Казанова, тут дело в другом. Не с того цветка вы надумали собрать пыльцу, и видит бог, рано или поздно я поймаю вас с поличным.

— Не могли бы вы выражаться яснее?

Дзаго выдержал паузу. Ему хотелось, чтобы Казанова помучился сомнениями, поэтому он прошелся по комнате, сделал вид, что разглядывает книги на полках, посмотрел на изящные кресла, обитые коралловым бархатом, а затем — на стулья с изогнутыми ножками и столик из темного ореха.

— Вы даже не предложили мне присесть, — заметил он с якобы недовольным видом. На самом деле Дзаго хотел лишь вывести Джакомо из себя, но тот не поддался на уловку:

— Несмотря на ваши пылкие заверения, мне вовсе не кажется, что это визит вежливости.

— Очень жаль.

— Не тратьте попусту время, лучше говорите прямо то, что собирались.

— Хорошо. Дело в том, синьор Казанова, что поступки, которые вы совершаете в последнее время, могут поставить в неудобное положение многих людей.

— Выражайтесь точнее, пожалуйста… Или это невозможно, так как у вас нет никаких доказательств против меня? И причина, по которой вы сюда заявились, синьор Дзаго, — отчаяние от того, что вам нечего мне предъявить? Может, вы потому и сыплете голословными утверждениями в надежде, что я чем-то себя выдам или разозлюсь и наговорю лишнего? Играйте в какие хотите игры, милостивый государь, но избавьте меня, пожалуйста, немедленно от вашего общества.

— Вы выгоняете меня?

— А что, вы этого до сих пор не поняли? Значит, вы еще глупее, чем я думал.

— Оскорбляйте меня, если хотите, Казанова… Пока можете! Но мы наблюдаем за вами. Имейте это в виду!

— Я в этом и не сомневался. А теперь вон отсюда, пока я не выгнал вас пинками!

Джакомо распахнул дверь библиотеки, с ледяным спокойствием приглашая Дзаго покинуть палаццо Брагадина.

Незваный гость наклонил голову, прищурился, глядя на Казанову, и злобно усмехнулся. Затем он резко выпрямился и покинул комнату. Дзаго пересек просторную прихожую и вышел через дверь, торопливо открытую для него запыхавшимся слугой.

Отвратительный помощник инквизитора исчез, но его угрозы повисли в воздухе, равно как и отвратительная вонь от его гнилых зубов.

Глава 24

Сломанная игрушка

Он развернул ее к себе спиной и теперь медленно гладил ноги, поднимаясь руками к ягодицам. Она чувствовала, как кружевные манжеты щекочут кожу. На Джакомо была белая рубашка, расстегнутая на груди.

— Я возьму вас еще один раз, — сказал он тоном, не предполагающим возражений.

Гретхен затрепетала от желания. Ее сводило с ума, когда он обращался с ней именно так — грубо, будто с уличной девкой.

Не дожидаясь ответа, Джакомо заставил ее нагнуться и вжаться головой в подушки. Левой рукой он собрал ее волосы, обернул их вокруг ладони и крепко сжал в кулаке, словно гриву непослушной лошади.

Гретхен чувствовала его нарастающее желание, но Джакомо не спешил: его пальцы неторопливо скользили у нее между ног, исследуя и лаская каждый чувствительный уголок. Нагнувшись, он коснулся языком ее уха, и Гретхен сладко застонала.

Наконец Джакомо овладел ею — сзади, с животной страстью, словно она была его рабыней, и Гретхен почувствовала себя на вершине блаженства. Его движения, сначала медленные, становились быстрыми, яростными, словно он брал ее силой, желая причинить ей боль и заставить навсегда запомнить, что она принадлежала ему. Еще один раз.

Гретхен казалось, будто страсть впивается ей в душу раскаленным клеймом, и это ощущение сводило ее с ума. Она достигла пика удовольствия уже трижды, но Джакомо сегодня был ненасытен, и вместе с тем в нем чувствовалась некая обреченность. Двигаясь внутри нее, он начал выкрикивать ругательства. Поначалу Гретхен не обратила на это внимания, полностью отдавшись моменту дикой страсти, но в какой-то момент ощутила укол сомнения. Джакомо придавил ее лицо к подушке, а пальцы сжимали волосы с неподдельной злостью. Или даже хуже — с отчаянием.

Несмотря на это, Гретхен продолжала стонать от наслаждения. Она чувствовала странное, нездоровое, но невероятно острое удовольствие. Никто из мужчин, с которыми ей доводилось быть раньше — а их было немало, — никогда не унижал ее подобным образом. Некоторые из них робели из-за недостатка опыта, другие были решительны и умелы, кое-кто даже проявлял грубость, но ни один не подчинял ее себе так уверенно, с такой утонченной жестокостью играя на ее тайном желании быть растоптанной и порабощенной.

Джакомо дарил ей блаженство, но блаженство порочное, извращенное. Она понимала это, однако все равно наслаждалась каждым мигом. В то же время Гретхен чувствовала, что что-то идет не так: Казанова как будто хотел выпить ее до дна, взять все, что она