Журнальный столик в гостиной не был захламлен – там лежали только два пульта и стопка подставок под стаканы. Книги на полках были аккуратно расставлены, ни одна не лежала и не стояла вверх ногами. Пока Стрейн показывал мне дом, я потягивала газировку, стараясь выглядеть впечатленной, но не слишком, заинтересованной, но не слишком. Но на самом деле я вся тряслась.

В спальню он привел меня в последнюю очередь. Мы стояли на пороге, в моей банке газировки шипели пузырьки, и мы оба не знали, что делать дальше. Через шесть часов я должна была вернуться в «Гулд», но провела я в этом доме всего десять минут. Перед нами простиралась кровать, аккуратно застеленная стеганым одеялом цвета хаки. Подушки были в клетчатых наволочках. Казалось, все развивается слишком быстро.

– Ты устала? – спросил он.

Я покачала головой:

– Да нет.

– Тогда тебе, наверное, не стоит это пить. – Он забрал у меня газировку. – Столько кофеина.

Я предложила посмотреть телевизор, надеясь напомнить ему о предложении посидеть на диване, держась за руки и глядя какой-нибудь фильм.

– Тогда я точно усну, – сказал он. – Почему бы нам сразу не приготовиться ко сну?

Подойдя к комоду, он открыл верхний ящик, что-то достал. Это оказалась хлопковая пижама – белые шортики и майка с красными клубничками. Они были аккуратно сложены, новенькие, еще с этикетками, купленные специально для меня.

– Я подумал, вдруг ты забудешь взять с собой ночную одежду, – сказал он, вкладывая пижаму мне в руки. Я ничего не сказала о комбинации на дне своего рюкзака.

В ванной я постаралась как можно тише стянуть с себя одежду и оторвать от пижамы этикетки. Прежде чем надеть ее, я рассмотрела свое лицо в зеркале, шампунь и кусок мыла в душе, все, что стояло на раковине. У него были электрическая зубная щетка, электробритва и электронные весы, на которые я, поджав пальцы ног, встала. Вспыхнули цифры – сто сорок пять, на два фунта меньше, чем я весила на Рождество.

Держа майку в вытянутых руках, я задумалась, почему Стрейн выбрал именно эту пижаму. Наверное, ему понравился узор – он как-то говорил, что мои волосы и кожа напоминают ему клубнику со сливками. Я представила, как он бродит по отделу одежды для девочек, прикасаясь ко всем пижамам своими большими руками, и эта мысль наполнила меня нежностью. Что-то похожее я испытала несколько лет назад, увидев фото знаменитой гориллы, которая гладила своего друга-котенка. Каким ранимым казалось это громадное существо с таким хрупким созданием в руках, как старалось быть бережным и добрым.

Я открыла дверь и, прикрывая грудь рукой, зашла в спальню. От ночника на тумбочке исходил теплый мягкий свет. Стрейн сидел на краю кровати, ссутулившись и сцепив руки.

– Все подошло?

Дрожа, я чуть заметно кивнула. За окном проезжала машина, шум приблизился и удалился. Глубокая тишина.

Он спросил:

– Можно посмотреть?

Я шагнула к нему, и он взял меня за запястье и опустил мою руку. Обводя меня взглядом, он вздохнул и сказал «О нет» так, словно уже раскаивался в том, что вот-вот произойдет.

Он встал, сложил одеяло и чуть слышно прошептал:

– Ладно, ладно, ладно.

Он сказал, что пока не будет раздеваться. Я знала, что это попытка успокоить меня, а может, и себя самого. Под мышками его рубашки расплывались темные круги – прямо как во время его речи в первый учебный день.

Я юркнула в постель рядом с ним, и мы лежали под одеялом, не прикасаясь друг к другу и не разговаривая. Потолок был облицован кремовой и золотой плиткой, сливающейся под моим блуждающим взглядом в вихрящийся узор. Мои руки и ноги согревало одеяло, но кончик носа оставался холодным.

– Дома у меня в комнате тоже всегда холодно, – сказала я.

– Правда? – Он повернулся ко мне, благодарный за то, что этим замечанием я как бы сделала все происходящее нормальным. Он попросил меня описать свою спальню – как она выглядит, как расставлена мебель. Я принялась рисовать в воздухе план.

– Тут окно, выходящее на озеро. А тут – окно, выходящее на гору. Тут мой шкаф, а тут кровать.

Я рассказала ему про свои постеры, какого цвета у меня покрывало. Сказала, что летом я иногда просыпаюсь среди ночи от криков гагар на озере и что из-за плохой изоляции зимой на стенах нарастает лед.

– Надеюсь, когда-нибудь я увижу это своими глазами, – сказал он.

Представив, каким большим он показался бы в моей спальне, как бы он задевал головой потолок, я засмеялась:

– Вряд ли это когда-то случится.

– Как знать, – ответил он. – Нет ничего невозможного.

Он рассказал мне о своей детской спальне в Монтане. По его словам, там тоже было холодно зимой. Он описал Бьютт, который во времена расцвета горной добычи был богатейшим городом на земле, а теперь превратился в вымирающий бурый котлован в горах. Он описал брошенные шахтные коперы, торчащие между домов, рассказал, что центр города возвели на склоне холма, а на его вершине с шахтерских времен осталась большая яма, заполненная кислотой.

– Звучит ужасно, – сказала я.

– Так и есть, – согласился он, – но такое место сложно понять, пока не увидишь своими глазами. В нем есть странная красота.

– Красота в яме с кислотой?

Он улыбнулся:

– Когда-нибудь мы туда съездим. Сама увидишь.

Переплетя под одеялом свои пальцы с моими, он продолжал говорить, рассказывал о своей младшей сестре, о своих родителях; его строгий, но добрый отец добывал медь, а мать работала учительницей.

– Какая она была? – спросила я.

– Злая, – сказал он. – Она была очень злой женщиной.

Не зная, что сказать, я закусила губу.

– Ей до меня не было дела, – добавил он, – и я никогда не мог понять почему.

– Она еще жива?

– Они оба умерли.

Я начала говорить, что мне жаль, но он перебил меня, стиснул мою ладонь.

– Все в порядке, – сказал он. – Это древняя история.

Какое-то время мы лежали тихо, держась за руки под одеялом. Вдыхая и выдыхая, я закрыла глаза и попыталась определить, чем пахнет в его спальне. Это был слабый, мужской запах: фланелевое белье отдавало мылом и дезодорантом, от шкафа исходил аромат кедра. Странно было думать, что он живет здесь, как обычный человек; спит, ест, занимается повседневными домашними делами: моет посуду, убирается в ванной, стирает. Интересно, он сам стирает свои вещи? Я попыталась представить, как он перекладывает белье из стиральной машины в сушилку, но не успела я вообразить эту сцену, как она растаяла.

– Почему ты не женился? – спросила я.

Он покосился на меня, и на секунду его рука перестала сжимать мою, – достаточно, чтобы до меня дошло, что это неверный вопрос.