И так всегда, подумал Генри, разговор начинается и внезапно обрывается, что означает: «Стоп, мы подошли к той ужасной теме, о которой мальчугану лучше не напоминать».

Они подъехали к замку. Генри поднял глаза к донжону — гневной башне — возвышавшейся на искусственном холме; крепостные валы, навесные башни и зубцы создавали впечатление неприступности, и весь замок, казалось, свысока и с пренебрежением смотрел на приближавшихся людей. Стены крепости образовывали правильный пятиугольник и готовы были выдержать любой бой. Маленькая кавалькада пересекла ров и вскоре уже была во дворе замка, где Генри увидел колодец с большим воротом, проворачивающимся при помощи лебедки на манер белки в колесе.

Сбежались взглянуть на приехавших слуги, они не кланялись, не целовали руки, только подталкивали друг друга локтем в бок и обменивались репликами наподобие: «О, это госпожа Элизабет и господин Гарри прибыли в Кэрисбрук!»

Элизабет смотрела мимо них, будто их вообще не существовало, но Генри приветствовал их слабой улыбкой: благодаря мистеру Лавлу он знал, что прислуга не приветствует их как королевских детей не по своей воле. Они вынуждены считаться с тем, что короля больше не было, а следовательно, не было принца и принцессы, что все они граждане республики, а их остров Уайт — территория кромвелевской Англии.

Он спешился и за маленькой и хрупкой Элизабет прошел в главную залу замка, подумав, что траурные одежды, которые сестра отказывалась снимать со времени смерти отца, свободно висят на ней. Последнее время она не хотела есть пищу, которую им готовили. Генри тоже попытался было не есть, но голод оказался сильнее, да и мистер Лавл убедительно объяснил, что, следуя примеру Элизабет, он не в силах будет при случае оказать ей помощь. Элизабет почти тут же отправилась спать; по ее просьбе ей разрешили переговорить перед сном с братом.

У Генри мурашки поползли по спине при виде сосредоточенного и бледного лица сестры.

— Генри, — сказала она. — Чувствую, я долго не проживу. Я бы не хотела в тюрьме… В общем, если наши враги не отпускают нас к сестре Мэри в Голландию, лучшее, что мне остается, — это отправиться к отцу на небеса.

— Не надо так говорить, — сказал Генри.

— Смерть лучше той жизни, что нам уготована, Генри. Жить так — недостойно отпрысков короля.

— В один прекрасный день брат вернется в Англию и прогонит ко всем чертям эту бестию Кромвеля.

— Чарлз!.. — Элизабет повернулась к стене. — Боюсь, брату не хватает силы духа отца.

— Чарлз, — начал Генри и запнулся. — Но Чарлз сейчас король. Все, кто остался ему предан, признали его королем.

— Брат совсем не похож на отца, Генри. Боюсь, он не сможет жить так, как жил отец.

— А может быть, так оно и лучше, если образ жизни отца привел его на эшафот?

— Образ жизни отца! Как ты можешь говорить такие вещи! Не один лишь образ жизни отца привел его на эшафот, его привели туда козни и преступления наших врагов. Наш отец — святой, он — мученик.

— Тогда, — серьезно сказал мальчуган, — если брат не святой, то он по крайней мере не умрет как мученик.

— Лучше умереть или жить в изгнании, чем поступиться королевской честью.

— Но брат ни в чем не поступился своей честью.

— Сейчас он в Шотландии. Он присоединился к пресвитерианам. Он стал заложником шотландцев, дабы обрести королевство. Но ты слишком мал, чтобы понять… Я бы предпочла жить в бедности и изгнании… да, я предпочла бы стать портнихой, чем предать отца.

Генри был скорее готов радоваться, что брат не похож на отца. Он лично мало знал Чарлза, но много о нем слышал. Он видел, как при упоминании имени Чарлза на лицах людей загораются улыбки. У него сложился свой образ Чарлза — высокий — в отца, вечно что-то напевающий и пожимающий плечами при получении неприятных известий. Генри никогда не сомневался, что с таким братом замечательно быть рядом. Такой человек едва ли стал бы сажать его на колени и вести разговоры о торжественных обещаниях. Чарлз был весельчак, в некотором роде грешник, однако люди любили его; не будучи таким правильным и хорошим, как отец или сестра Элизабет, он был человеком, рядом с которым хорошо.

Элизабет положила худую руку на его запястье.

— Генри, тебя все время заносит в сторону. Ты даже не пытаешься понять, о чем я говорю. Вот мы сейчас в этом ужасном месте, может быть, именно в этой комнате ходил взад-вперед отец, размышляя о всех нас… о матери, о братьях, о сестрах — о всех нас, разбросанных по Англии, изгнанных из страны, где мы рождены, чтобы править. Генри, я не смогу жить в этом замке. Мне не вынести этих больших комнат, этих каменных стен и… дух отца, витающий здесь. Мне этого не вынести!

— Элизабет, а вдруг нам удастся убежать?

— Я скоро… сбегу, Генри. Знаю, мне здесь недолго оставаться. Еще один узник Кромвеля ускользнет от своего мучителя.

— А вдруг нам удастся вырваться отсюда. Вдруг покажется корабль и увезет нас в Голландию. Я бы вновь переоделся в платье девочки и…

Элизабет улыбнулась.

— Ты обязательно это сделаешь, Генри. Обязательно сделаешь.

— Но я без тебя не уеду. Ты должна быть со мной.

— У меня такое ощущение, что тебе придется уезжать одному, Генри, поскольку брать меня с собой уже не будет необходимости.

Она отвернулась к стене, и он понял, что сестра плачет.

Что пользы от слез, думал он. Что толку попусту убиваться. Чарлз, по слухам, всегда весел и не позволяет неприятностям омрачать его удовольствия. Генри вновь, в который уже раз, до жути захотелось оказаться рядом с братом.

Но тут же, осознав свою бессердечность, он взял руку сестры и поцеловал ее.

— Я никогда не брошу тебя, Элизабет, — сказал он. — Я буду с тобой всю жизнь. Она лишь улыбнулась.

— Да хранит тебя Господь, Генри, — сказала она. — Всегда помни о том, что тебе сказал отец, ладно?

— Всегда буду помнить.

— Даже если меня не будет рядом, чтобы напомнить о твоем обещании, хорошо?

— Ты всегда будешь со мной, потому что я никогда не оставлю тебя.

Она покачала головой, как будто знала о будущем гораздо больше, и, видимо, действительно знала: через неделю по приезде в замок Кэрисбрук Элизабет настигла лихорадка и в сочетании с ее депрессией и стремлением к смерти сделала свое дело. Девочка умерла, и с этих пор в замке Кэрисбрук остался всего один узник. Генри нашел выход из одиночества, целиком уйдя в мир грез, и всегда предметом его мечтаний были его родные. Он воображал, как каждый вечер перед сном мать приходит к нему и садится у кровати, и он буквально чувствовал, как она целует его всякий раз перед сном.

Однажды, сказал он себе, я буду с ними. В воссоединении с родными он видел теперь величайшее счастье жизни, и в ожидании этого блаженного дня забывал, что он узник.