Без сомнения, в словах королевы, адресованных гувернантке, таилась задняя мысль. Уж не решила ли она отделаться от наставницы-протестантки? Похоже, дело обстоит именно так. Она хотела целиком передать дочь в руки отца Сиприена, так, чтобы под ногами не путалась еретичка. Генриетта-Мария готова была проигнорировать героические заслуги Анны Мортон в спасении принцессы от мятежников, позабыть клятвенные заверения о вечной благодарности, ибо речь шла о святой католической церкви. Генриетта-Мария в ярости становилась страшна как ураган, и леди Мортон пришлось выбирать, что же правильнее — вернуться к родным детям или остаться рядом с принцессой.

Королева следила за ней глазами-щелками, пытаясь угадать мысли гувернантки. Даже в этот час страданий по умершей дочери Элизабет вдова Карла I оставалась прежде всего борцом за душу Генриетты.

— А теперь, — сказала королева, — мы все займемся приготовлениями к отъезду в Шайо. Там мы будем вместе с дочерью скорбеть. Леди Мортон, соберите принцессу. Вы, конечно же, не сможете поехать с нами.

Принцессу увели. Девочка с тоской думала о строгостях жизни в Шайо, о чопорных монахинях в черном облачении, вспоминала жесткий деревянный пол, на котором подолгу приходилось стоять на коленях, холодные кельи и бесконечный звон колоколов. Да, а что, если Чарлз приедет, пока она там, и уедет, так и не повидавшись с ней?

Она поделилась своими соображениями с Анной, и та сказала:

— Но он же в Шотландии, и не может так скоро вернуться. Вы, разумеется, уже вернетесь в Лувр, прежде чем он будет в состоянии приехать туда. Кроме того…

Анна смолкла, и Генриетта стала настаивать, чтобы она продолжила.

— Так, ерунда, — сказала Анна. — Я, в общем-то, ничего не знаю.

Генриетта топнула ногой — привычка, подхваченная у матери.

— Я не разрешаю заговаривать со мной и прерываться! Вы часто так делаете. Я хочу все знать. Все знать!

Анна Мертон встала на колени так, чтобы лицо девочки оказалось напротив ее лица. Генриетта увидела, что она почти плачет, и, обвив руками шею наставницы, поцеловала ее.

— Анна, вы плачете из-за Элизабет?

— Не только, моя милая девочка. Из-за нас всех.

— Из-за нас всех? Но почему?

— Потому что жизнь жестоко обошлась с нами.

— Ты говоришь про своих детей в Англии?

— Про них… и про тебя… И молюсь, чтобы мы все как можно скорее оказались в Англии.

— Ты думаешь, мы там окажемся?

— Надеюсь, шотландцы помогут твоему брату отвоевать трон, и он будет коронован в Лондоне, и все вы вернетесь домой…

Генриетта стиснула руки.

— Я буду мечтать об этом, Анна. Все время, пока останусь в Шайо, я буду мечтать об этом. Тогда, может быть, и время пройдет быстрее.

Но пребывание в Шайо задержалось — пришли плохие вести.

Принц Оранский, супруг старшей сестры Генриетты — Мэри, умер, и по этому поводу было пролито множество новых слез! Тщетно пыталась Генриетта утешить мать.

— Но все это не настолько ужасно, мама, разве не так? По крайней мере, не так плохо, как смерть Элизабет. Элизабет была моей родной сестрой и твоей дочерью, а принц всего лишь муж Мэри.

— Дитя мое, тебе всего шесть лет, а ты познала горя больше, чем иные за всю свою жизнь. Это печальное событие… в чем-то более печальное, чем смерть Элизабет, ибо, любовь моя, Элизабет была всего лишь маленькой девочкой… узницей. Мы нежно любили ее, и смерть ее не могла не тронуть нас, но смерть твоего зятя касается всех нас гораздо сильнее. Теперь, после его смерти, твоя сестра не обладает прежним влиянием в стране, а между тем многие здесь желали бы завести дружбу с Кромвелем.

— С этой бестией Кромвелем?

— С этой бестией Кромвелем. — Генриетта-Мария бросила эти слова как камень из пращи, и Кромвель в голове принцессы предстал подобием огромной обезьяны с ужасными клыками и короной на голове.

— Они друзья этой бестии, так как предлагают отказать твоему брату в гостеприимстве, оказанном ему еще при жизни принца.

— А нет там какого-нибудь другого принца, мама?

— Мы надеемся, что, когда у твоей сестры родится ребеночек, он и станет принцем.

— Тогда они не посмеют дружить с этой бестией?

— Принц, пока он будет младенцем, мало что сможет изменить. О, есть ли на свете женщина несчастнее твоей матери, дитя мое?

— Есть, — ответила Генриетта, — это Госпожа Печаль.

Генриетта-Мария увлекла дочь в свои удушающе-страстные объятия.

— Ты утешаешь меня, дочь моя, — сказала она. — Ты всегда должна утешать меня. Ты сумеешь, у тебя получается. Ты одна можешь примирить меня с моими страданиями.

— Я сделаю, как ты говоришь, мама. Я хочу, чтобы ты из Воплощенного горя стала Воплощенным счастьем.

И вновь тесные объятья, и вновь недоумение Генриетты, отчего ее утешения вызывают у матери лишь новые потоки слез.

Наконец-то и королеве выпал счастливый случай: ее дочь Мэри произвела на свет сына. Ребенка окрестили Вильгельмом, и ликование по этому поводу донеслось и до монастырских стен Шайо. Генриетта впервые за долгое время вздохнула с облегчением. Слезы не предвиделись, и на какое-то время можно было ощутить себя свободной и радостной.

Королева без конца заводила речь о внуке.

— Мой первый внук!.. Самый первый! Но тут же вспоминала о хорошеньком ребеночке, которого Чарлз окрестил Джимом. Если бы это было дитя законной жены Чарлза, а не этой беспутной Люси Уотер, какой счастливой женщиной она, Генриетта-Мария, могла бы себя почувствовать!

Генриетта тоже начинала сразу же думать о Джимми. Она напоминала о нем матери:

— Он ведь тоже твой внук, мама. А кроме того, говорят, что у Чарлза уже не один сын, а больше.

— Языки бы оборвать тем, кто болтает об этом.

— Почему, мама? Разве это не повод, чтобы радоваться, когда у короля много сыновей?

— Если король решил завести сыновей, ему необходимо сперва позаботиться о подходящем браке.

— Зачем, мама? — Генриетта, как обычно, немедленно нашла оправдание для брата. — Может быть, он решил не вступать в брак, пока не коронован.

— Плут он большой, твой брат.

Генриетта засмеялась; ей в голову не приходило, что брата можно так назвать, но если все плуты такие, то это слово звучало скорее как комплимент.

— Он самый чудесный на свете, мама, — сказала она. — Как мне хочется, чтобы он был здесь.

Она с нетерпением смотрела на мать, надеясь, что ее заступничество смягчило суровость королевы в отношении сына, но на лице матери играла такая сложная гамма чувств, что ход ее мыслей невозможно было определить.

— Если бы принц Оранский был жив и увидел сына, — горячо сказала Генриетта-Мария.