– Да, конечно. – Опять направившись к плееру, она махнула рукой на оставленный на полу пакет. – Можешь забрать все.

– А ты не хочешь помочь мне украсить ее?

– Нет, пожалуй, – ответила она, перебирая компакт-диски на полке над плеером. Внезапно ее рука замерла, и Амалия, оглянувшись на меня, спросила: – Разве ты не знаешь, что меня не будет на этом празднике?

– Ты что, шутишь?

– Меня не пригласили, и это нормально, – ответила она. – Я понимаю.

– Что значит, тебя не пригласили? Приглашаются все желающие. Чисто автоматически.

– Молли, все дело в твоей бабушке, – сказала она, опуская руки. – И я отлично понимаю ее мотивы. Это семейный праздник и…

– Вот уж неправда! – перебила я. – Туда придет много просто знакомых нам людей. Для начала, моя подруга Стейси. Бабуля сама ее пригласила. И еще я знаю, что приедут Хелен с Питером и Дженет, а они всего лишь работают с папой. Они не имеют никакого отношения к нашей семье. А ты – моя мать. У тебя огромная связь с моей семьей! Ты являешься членом моей семьи.

– Послушай, малышка. – Она улыбнулась. – На самом деле все совершенно правильно.

– Никто же у нас не получает приглашения по почте или еще как-то, – продолжала разглагольствовать я. – Просто все знают об этом событии. И тебе, естественно, полагается прийти туда.

Амалия закусила губу, и мне показалось, что она спорит сама с собой, то ли говорить мне что-то, то ли умолчать. Наконец она вышла на кухню и, вернувшись, протянула мне записку.

– Это я нашла на своей двери на прошлой неделе, – пояснила она.

«Амалия, как вы, несомненно, знаете, через пару недель я устраиваю летнее суаре. По-моему, дорогая, в этом году вам лучше не участвовать в нем. Нора великодушна и делится с вами очень многим. Позвольте ей на сей раз провести вечер с семьей. Искренне ваша, Бесс Мориссон-Арнетт».

Подняв глаза от этой записки, я понимала, что на лице у меня явно отражается возмущение происками бабушки.

– Все нормально, – быстро сказала Амалия. – Всего лишь один вечер моей жизни, и она права. Нора целый год разрешает нам с тобой видеться буквально через день.

– Ну, а я не считаю это нормальным, – заявила я, плюхнувшись в одно из плетеных кресел, и, погрузившись в его большую и круглую голубую подушку, раздраженно вздохнула, скрестив руки на груди. – Не могу поверить, что она поступила с тобой так стервозно.

Я знала, что бабуля не любит Амалию, но она всегда скрывала от меня свои чувства. И осознав по этой записке, как дурно она к ней относится, я жутко разозлилась.

– Ну ладно же! – подражая мне, Амалия скрестила руки на груди. – Похоже, нам следует подыскать для тебя гневную музыку! – Она опять повернулась к полке с дисками и перебирала их, а я продолжала кипеть от злости.

Моя бабушка поступила ужасно несправедливо, практически запретив ей появляться на празднике. «Искренне ваша». Ужасно несправедливо и подло.

– Как тебе такой выбор? – спросила Амалия, вставив диск в плеер, и через мгновение комната заполнилась звуками песни «Мы не будем это терпеть», исполняемой группой «Твистед Систер» [18]. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. Амалия взяла меня за руки, подняла на ноги, и мы мгновенно принялись дико прыгать, приплясывать и притопывать, бурно размахивая руками.

К концу этой оргии я совсем запыхалась, и для очередной импровизации Амалия поставила третью часть второго концерта Рахманинова для фортепьяно, мою любимую танцевальную музыку, резко отличавшуюся от стиля «Твистед Систер». Амалия опустилась в одно из ротанговых кресел, скрестив ноги под длинной юбкой.

– Танцуй то, что чувствуешь, Молли, – ободряюще произнесла она.

Я скорчилась на полу, не понимая, что же я теперь чувствую. Гнев пропал. Я знала, что могу с легкостью вернуть его, однако не хотелось. Только не под эту обволакивающую меня, прекрасную музыку. Мне вспомнилось, как папа рассказывал мне о появлении Амалии на нашем крыльце. Как он обрадовался, узнав о моем рождении. Как моя мама удочерила меня. Как я себя чувствовала, окруженная тремя любящими людьми. Я начала медленно подниматься с пола, разворачиваясь как бутон цветка. Я распахнула руки, словно охватывая весь мир, а потом свела их, наполняясь спокойной радостью. Осознав, что мелодия приближается к концу, я глянула на Амалию, она улыбалась, склонив голову набок и наблюдая за мной, в ее зеленых глазах мерцал льющийся из окон свет. Она выглядела очень красивой. Я улыбнулась ей в ответ.

– Очаровательно, – похвалила она, вставая. – Я уловила твою умиротворенность.

– Правда? – Мне нравилось, когда удавалось передать чувства в танце.

– Кристально чистая умиротворенность, – ответила она. – Мне даже не хочется лишать тебя этого настроения нашим заключительным танцем, но ведь он ритуален. Вряд ли нам стоит нарушать традицию, верно?

– Ни в коем случае, – согласилась я, видя, как она нажала пару клавиш на CD-плеере. И из динамиков полилась песня из фильма «Свободные» [19], а на моих губах мгновенно заиграла улыбка. Я не могла даже стоять спокойно, слыша звуки этой песни. Да и никто из нас не мог. Мы танцевали по кругу, кружась и изгибаясь, исполненные свободной радости, и все мои былые чувства забылись.

Однако, когда я вышла к моему велосипеду и поехала к дому, я вновь вспомнила о бабуле. Сегодня мне предстояло провести с ней вечер, пока в нашем доме будет проходить деловое семейное собрание. Я скажу ей, как мне хочется, чтобы на праздник пришли обе мои матери. Бабуле никогда особо не удавалось отказывать мне.

В тот вечер я слегка задержалась дома, болтая по телефону со Стейси.

– У Брайана есть друг, Крис Тернер, – сообщила она. – Брайан показал ему твою фотку из школьного альбома, и Крис сказал, что ты реально классная и ему хочется познакомиться с тобой!

Я считала отвратительной свою фотографию в школьном альбоме. Ради нее я сняла очки, но в итоге получилась какой-то косоглазой, да еще и с кривой улыбкой, явно выражая смешанные чувства сомнительной радости. Если этому парню я показалась «классной», то с ним, должно быть, что-то не так. Тем не менее ее слова взволновали меня.

– Все равно родители не позволят мне встречаться с семнадцатилетним, – заметила я.