Но все-таки ответила:

— После смерти циркуляция крови в организме человека прекращается.

— И что?

— Кровоподтеки больше не образовываются. Нет, все эти травмы несчастная получила еще при жизни. И судя по их количеству, она могла умереть просто от болевого шока. Ее долго и планомерно избивали.

— Забили до смерти!

— Можно сказать и так.

— Но кто это сделал?

Матушка Галина не ответила. Она продолжала осмотр тела пострадавшей. Превозмогая дурноту и страх, подруги придвинулись поближе. Они не могли отделаться от ощущения, что могут знать эту женщину. Но нет, сколько ни вглядывались они в ее лицо, припомнить такой в монастыре они не могли. Конечно, смерть меняет людей, но все же пострадавшая была настоящей красавицей, а таких тут не было. И она была не из тех людей, кого можно увидеть, а потом забыть.

Если не обращать внимания на следы побоев, то тело выглядело прекрасно. Женщина не была истощена, она была жестоко избита, но перед избиением явно следила за своей внешностью. На теле не было волос, все они были тщательно удалены. Ногти на руках и ногах выглядели ухоженными, их покрывал лак нейтрального цвета.

— Какая она бледная!

Но бледной женщина была как-то неравномерно. Тело было синюшного цвета, а вот лицо оставалось совершенно белым.

— Это краска, — произнесла матушка Галина и задумалась. — У нее лицо испачкано белой краской.

Люди толпились и шептались:

— Как эта девка тут оказалась? Кто ее притащил сюда?

— Где ее одежда? Почему она голая?

— Кто она вообще такая?

Ответов ни на один из этих вопросов не было. Но всем было ясно, что, когда полиция вернется из Залесья, отдыхать им не придется. Пожар, растопивший снеговой сугроб, подкинул полиции новую задачку.

Матушка Галина наконец прикрыла найденное тело и решительно поднялась на ноги.

— Кто мне объяснит, как возник пожар?

— Газ взорвался.

— Это я понимаю. А как получилось, что газ взорвался?

— Жарко, огонь, газ расширился, баллон не выдержал и…

— Это я тоже понимаю. Но почему взорвался первый баллон? Тогда же в кухне была обычная температура.

— Пусть Гриша вам объяснит. Он в кухне был.

Гришей звали того самого повара, который чудом сумел спастись из полыхающей кухни. Он уже успел скинуть с себя обгоревшие лохмотья и нацепил чью-то чужую одежду. Брови и ресницы у него на лице сгорели начисто. Кожа на лице покраснела. Но более серьезных травм повару удалось избежать. Толстые штаны и куртка не сразу прогорели. А талый снег сумел погасить пламя еще до того, как огонь добрался до кожи повара.

В руках он по-прежнему держал икону Николая Угодника, крепко прижимая ее к своей груди.

— Я ничего не понимаю, — принялся объяснять он. — Я стоял, готовил ужин. Все было, как обычно. И главное дело: газом я вообще в тот момент не пользовался. На ужин готовил кукурузную кашу, ее лучше на дровяной плите до ума доводить. Стоял, мешал болтушку, а тут вдруг слышу голос: «Наклонись!» И еще показалось мне, будто бы на полу что-то лежит, будто бы я уронил. Ну я и наклонился. И тут вдруг щелк, тихонько так щелкнуло как раз с того угла, где баллоны с газом стояли. А потом вдруг ба-бах! Первый баллон взлетел. Меня по голове ударило. Очнулся уже в дверях, словно кто-то за плечи трясет. Кругом пламя бушует, одежда на мне уже занялась, я ничего не соображаю, только словно кто-то толкает меня к дверям.

— Икону-то Николая Угодника когда успел схватить? Она же под самым потолком у нас стояла.

— Икону? Да я икону и не брал.

— А откуда же она у тебя в руках-то оказалась?

Григорий почесал в затылке.

— Не знаю. Вот дела, ребята, правда, не знаю. Чудо, должно быть, а? Это же он меня спас! Сам Никола Угодник меня грешного из пожара вытащил! А перед этим за плиту наклониться велел, там меня взорвавшимся баллоном и не убило. Плита-то кирпичная да в пол вмурована крепко, она взрывную волну и погасила. Я за ней, как за забором пересидел.

Люди хлопали ошеломленного повара по спине, плечам, кто-то даже по голове похлопал. Но это он сделал напрасно, потому что обжегся Гриша все-таки довольно сильно. И сейчас от дружеских похлопываний даже зашипел от боли. Но это нисколько не умерило общего энтузиазма. Гришу обнимали со всех сторон, так что от объятий друзей он пострадал даже сильнее, чем от самого огня. Гришу окружили со всех сторон и повели к отцу Анатолию, чтобы повар сам лично рассказал о случившемся с ним чуде.

Когда дядя Феодор выкатился из комнаты, Катюша не сразу пришла в себя. Но когда дыхание восстановилось и способность соображать тоже постепенно к ней вернулась, девушка подбежала к двери и подергала ее. Так и есть.

— Заперто!

Мерзкий, развратный, гадкий старикашка запер ее тут! Отдышавшись, Катя подбежала к зеркалу, чтобы оценить размер ущерба, нанесенного горбуном ее внешности. Ущерб был велик. На шее проступали следы от пальцев. Одна щека покраснела и ощутимо увеличилась в размерах. Ухо оттопыривалось. И даже волосы — главная Катюшина гордость, и те вроде как поредели.

— Гад горбатый! — рассердилась Катюша. — Чтобы тебя самого всего перекосило да скрючило! Как меня изуродовал всего за пару минут.

Но тут же на нее снова навалился страх. Да, опасность отдалилась, но она не миновала окончательно. Сейчас дядя Феодор занят разборками с полицией, но он вернется и тогда… Катя содрогнулась и с отвращением взглянула в сторону смятой кровати, на которой ее чуть было не изнасиловали. Голова ее принялась лихорадочно соображать, как избежать опасности.

— Полиция! Там приехала полиция!

Горбун пошел разбираться с приехавшими в поселок полицейскими. А те приехали по поводу пропавшей из монастыря девушки. А кто пропал? Она, Катя, и пропала! Значит, за ней приехали. Значит, ее скоро спасут. И ничего ей делать для этого даже особо не нужно. Катя попыталась успокоиться. Она опустилась на лавочку, прикрыла руками лицо, распустила волосы и приняла полную скорби позу. Пусть полицейские, когда придут ее спасать, в полной мере оценят ее страдания.

Но время шло, а никто что-то за ней не приходил. И голосов не было слышно. И шагов. И Катя внезапно осознала, что могут и вообще не прийти. Если дядя Феодор так хитер, что сумел прибрать к рукам целый поселок, то он и полицейских сумеет вокруг пальца обвести. И он вернется сюда. К ней! Вернется один, чтобы закончить то, что начал раньше.

— Ой, нет, не хочу!

Катя бросилась к двери. Она бросалась на дверь всем телом, но заперто было крепко. И дверь сама прочная: ни просвета, ни щелочки, сделана из дубовых досок, да еще потом для надежности обшита сверху и снизу железом. Такую дверь не сломаешь. Даже со специальным инструментом с такой дверью придется повозиться. А уж с голыми руками и думать нечего, чтобы ее одолеть.