— Спасибо тебе. И сестре твоей спасибо, если еще придет, ты ей передай от меня.

— После поблагодаришь, коли спасешься.

И когда Катюша уже зашагала от нее прочь, девочка прошептала ей вслед едва слышно:

— Верю, что через твою смерть, сестричка, нам всем свобода от горбуна выйдет. Своей душой чистой ты нас всех из его власти и выкупишь.

Катюша последних слов ребенка не слышала. Шагала себе через снег и думала только о том, чтобы не нарваться на кого-нибудь из слуг горбуна. Теперь ей была предельно ясна та судьба, которая ее ожидала. И она содрогалась от холодного липкого ужаса, стараясь не думать о том, что могло ее ожидать в самом ближайшем будущем.

Игнатий появлению девушки на пороге темницы обрадовался до судорог. Бросился ее обнимать, даже с поцелуями полез. Но Катя, которой на сегодня мужских объятий было уже предостаточно, решительно пресекла его поползновения.

— Валим отсюда!

— Валим!

Катюша заставила его надеть припасенный для него тулуп, высокую шапку и цветной кушак, нарядила, как всех мужиков в деревне. Теперь они с Игнатием ничем не отличались от прочих обитателей Залесья. Выскочив из темницы, они побежали сквозь снег прочь из этого страшного места. Никто их не остановил. Никому не было до них дела. Как потом выяснилось, Феодор в это время еще потчевал полицейских наливочками и закусочками из собственных погребов, не без успеха уверяя тех в собственной благонадежности.

Такие уверения запивались сначала зубровкой с солеными груздочками, потом ореховкой с закусочкой из пирожков с белыми грибочками, а потом и калгановкой, к которой на закусь подали и жареные бараньи ребрышки, и свиные котлетки, и телячьи отбивные. А уж солений, маринадов и прочих закусок было просто не счесть. Под такую закуску и выпивку как-то охотней верилось в искренность здешних обитателей во главе с самим дядей Феодором.

Из всех полицейских к еде не притронулась лишь одна Чапа. Собака сначала с укором смотрела на хозяина, наворачивающего за обе щеки в чужом доме, а потом с почти человечьим вздохом улеглась на пол, накрыв морду лапами, чтобы даже и не видеть этого безобразия. Умная собака чуяла в поведении дяди Феодора какой-то подвох. Но на поведение Чапы никто из мужчин не обращал внимания. Они говорили и говорили со своим гостеприимным хозяином.

А поговорить им было о чем. Сначала речь шла только об испорченном мясе и маленькой девочке, прибегавшей в монастырь из Залесья с какой-то запиской к пропавшему Азару. И горбун держался уверенно, даже нагло, отрицая всякую свою причастность к случившемуся.

— Мы — взрослые обитатели Залесья — ни под каким видом не ходим к отцу Анатолию, не общаемся с этим дьяволом в овечьей шкуре. И детям я запрещаю даже приближаться к его гнезду разврата.

— Но девочка была. Ее видели.

Тогда горбун предложил вызвать всех девочек, подходящих под описание, и спросить у них, прибегал ли кто-нибудь из них в монастырь. Полицейские так и сделали. Девочек оказалось всего восемь штук, от пяти до двенадцати лет. Все они дружно отрицали свою причастность к посещению владений отца Анатолия. Особенно усердствовала одна из малышек, одетая в красивый расшитый мелким жемчугом кокошник. Она так трясла головой, что казалось: жемчужинки разлетятся сейчас по всей комнате.

— А можно побеседовать наедине с каждой из них?

Горбуну это не понравилось, но он взял себя в руки и разрешил. Не спорить же с полицией в открытую? После того как дядя Феодор вышел, одна из девочек — та самая в кокошнике — призналась, что бегала в монастырь по просьбе какого-то незнакомого ей дяденьки на большой черной машине.

— Я с речки возвращалась, мы там по льду на коньках катались. Ребята домой пошли напрямки, а я по лесной дороге. Там я его и встретила.

Девочка сперва испугалась высокого худого дяденьки, который неожиданно вышел из машины и преградил ей путь. Но мужчина разговаривал с ней ласково, спросил, не может ли она ему помочь в одном деле. И девочка решила уточнить, в чем будет заключаться ее помощь.

— Понимаешь, мне нужно поговорить с моим родственником, а он не отвечает на мои звонки. Живет мальчик в монастыре у отца Анатолия. Сходишь туда?

Девочка объяснила, что не может, ей это запрещают. Но мужчина ее продолжал упрашивать, чуть ли не плакал. И девочка согласилась помочь. На самом деле ей было интересно взглянуть, как обстоят дела в запретном для всего Залесья месте. Дядя Феодор стращал детей тем, что в монастыре пьют кровь младенцев, и маленьким детям там показываться просто опасно. Но девочка ему не очень-то верила.

И потом, как всякому любопытному ребенку, ей хотелось своими глазами все увидеть. Оправдывала она свое любопытство тем, что ведь не для потехи пойдет в монастырь, а чтобы сделать доброе дело. Доброе дело сделать — это не грех, оно и ослушание перевешивает. Так рассуждал ребенок, взяв записку и передав ее Азару.

В монастыре оказалось совсем не страшно. И здешние обитатели на людоедов были совсем не похожи.

— И что Азар тебе сказал?

— Ничего. Поблагодарил просто.

— А передать ничего не велел?

— Сказал, чтобы я передала, что он придет.

— Придет? Куда придет?

— К тому дяденьке, который меня посылал.

— Куда придет?

— Я не знаю. Мальчик сказал, что он придет. Я передала. Дяденька был доволен. Дал мне конфет, денег предлагал. Только я деньги не взяла, потому что это плохо — за доброе дело деньги брать. Вот конфеты можно, конфетами я потом других ребят угостила.

Оставив в стороне вопрос, что могло случиться с девочкой, если бы на месте того доброго дяденьки с конфетами оказался бы кто-нибудь не такой добрый, пусть даже тоже с конфетами, полицейские сосредоточились на описании мужчины и его машины. Но девочка смогла лишь сказать, что дяденька был очень высокий, худой и уже в возрасте.

— Волосы у него были седые, а глаза черные. И кожа смуглая. И вообще, такие загорелые люди в горах живут или в пустыне.

Но по-русски мужчина говорил с девочкой чисто и без акцента.

— А машина?

Про машину девочка опять же смогла сказать немного. Кроме цвета машины — черный, девочке запомнился только подвешенный у зеркала на лобовом стекле полумесяц, он ярко блестел и больше всего привлек внимание ребенка.

— И еще в самой машине коврики были очень мягкие. Дяденька меня вперед посадил, я всю дорогу коврик щупала. Такие гладкие, прямо шелковые! У козляток шерстка мягкая и шелковая, да все не такая.

Полюбившиеся девочке коврики на сиденьях были зеленого цвета и с вышитыми на них серебром узорами.

— А дяденька был один?

— Один. У него ножка больная, на тросточку опирался.

— А какая ножка у дяденьки болела?

— Вот эта. — И девочка указала на свою правую ногу.