– Я спрашивала не про душу, а про сестру, – сухо сказала Вероника, уловившая фальшь. – Если тебе нечего рассказать, я, пожалуй, пойду.

Лайма едва не упустила шанс, поэтому задержала ее уже у выхода из квартиры, поставив руку на дверь:

– Подожди! Прости, Вероника, просто я боюсь, от страха несу… Глупо вышло, прости, пожалуйста.

– Боишься? Кого?

Кого? – правильно поставлен вопрос. Но как на него ответить? В конце концов, Веронике ничто не угрожает, а Лайме – страшно даже подумать. И Мирон… Вероника может помочь им обоим, но проникнется ли она чужими проблемами? Лайма закрыла лицо ладонями, собираясь с мыслями, потом быстро провела по волосам и тряхнула головой, однако решилась:

– Боюсь того, кто убил Зинку и Сашку.

– Сашку? Кто это?

– Подруга. Вернее, Зина больше дружила с Сашкой, они неразлейвода были. Я работаю в клубе, а девчонки… потом про них расскажу. У меня есть друг, он смертельно болен, а я люблю его. Но денег на операции за границей нет, да и здесь химия съедает все бабки. Зина договорилась с хозяином пансионата Беляевым, чтобы взял Мирона к себе, все же воздух, молоко козье, травки бабки заваривают, ему там хорошо…

Она осеклась, так как Вероника явно не понимала: при чем здесь Мирон и травки с бабками? А от непонимания один шаг к «до свидания». Лайма предусмотрительно встала лицом к гостье, отрезав ей путь на лестничную площадку, подыскивая доступные слова:

– В общем, девчонки со мной туда часто ездили, с Беляевым чаи гоняли, по хозяйству помогали… Ну, это у них вроде как прикол был, понимаешь?

– Смутно.

– Развлекались так. Однажды…

Гость гостю рознь

В конце весны было по-летнему жарко, завтракали прямо на террасе, никого не ждали. Вдруг бесшумно подкатила представительская иномарка цвета кофе с молоком, из нее вышел не менее представительный мужчина. Бежевый костюмчик на нем – явно шили не портнихи местной фабрики, туфли в тон, сам высокий, темноволосый, холеный. А главное, на нем стояла жирная печать «я пуп земли, будьте со мной вежливы».

– Дядя Гриша, это к вам, – определила Зина, хищно изучавшая незнакомца, будто примеривалась, с какого бока приятней будет его есть. И прогноз выдала: – Светит вашему дому целевой заказ на сотню человек, либо свадьба, либо юбилей.

Действительно, такое случалось и даже стало модным – проводить большие торжества с ночевкой в пансионате. Пресытившись ресторанными изысками в городе, народ с деньгами повалил к Беляеву за натурой в полном смысле слова: тут и природа, и пруды, и свобода вместо официоза. Гулять можно до утра, а потом с утра до вечера, удовольствий после основного застолья тьма: баня, рыбалка, плавание, теннис, даже футбол (если после принятых рюмок силенок хватит), да хоть просто ходи и дыши. Кухня – отдельный сонет, потому как удивить сейчас можно только настоящим, без подделок и присыпок в виде вкусовых добавок. Перепил, а утром пожалте на выбор: уха горячая, бульон, рассол, квас и молоко. А кто уж сильно тяготеет к экзотике – иди спать на сеновал. Казалось бы, запустение, шика близко нет, но это старье не вызывало отторжения, напротив, попав сюда, народ заболевал ностальгией по далекому прошлому и радовался прилетевшей стрекозе, будто ничего подобного не видел, разве что в детстве. Мода, конечно, дама непостоянная, тем не менее пару лет продержались благодаря ее капризу.

– Дай-то бог, – сказала тетка Ирина, собирая со стола посуду. – Вон лето на носу, а у нас еще ни разу большого заезда не было.

Мужчина легко и картинно, явно работая на публику, мол, глядите, какой я ловкий, взбежал по ступенькам, поздоровался и по-деловому, бархатным голосом сказал:

– Мне нужен Беляев Григорий Степанович.

– Ну, я это, – повернулся тот всем корпусом к гостю.

Беляев, несмотря на семьдесят два года, абсолютно седые волосы и усы, глубокие морщины на лице и поджаренную солнцем кожу, как у хлебороба, производил впечатление сильное. Не зная его, люди проникались уважением к старику с первого взгляда. Что-то в его фигуре, осанке, жестах, проницательных глазах выдавало человека из другой эпохи, другой закалки, другого склада. Невозможно объяснить, что же в нем так завораживало, тем не менее собеседнику наверняка передавалось на уровне телепатии: это настоящий человек, в переводе с русского на русский – не пройдоха, не жулик, не сволочь. Вот и гость уважительно улыбнулся, слегка склонив голову, после без рисовки сказал:

– Не могли бы мы с вами поговорить наедине?

Беляев повел его в кабинет на первом этаже, а врач Егоров, потирая руки, прошептал остальным участникам завтрака:

– Кажется, мы открываем сезон. Надо бы аптечку пополнить.

Почти все разошлись, здесь каждому находилось дело. Зато прибежала слегка взлохмаченная Лайма-бездельница, схватила тарелку и торопливо бросала туда еду, не присев.

– Э, ты куда так несешься? – строго спросила тетка Ирина.

– Я с Мироном позавтракаю, – отмахнулась Лайма. – Он еще спит…

– Ну, хотя бы ты сядь и поешь по-людски.

– Что вы, тетя Ира, – промурлыкала Сашка с ехидной улыбкой. – А кто же сон Мирона сторожить будет? Кто ему, когда он проснется, служить будет?

– Отстань, – огрызнулась Лайма, не терпела она, когда подвергалась насмешкам со стороны девчонок, к тому же при посторонних.

Зинка, поедавшая варенье из вазочки ложками, как после вынужденной голодовки, поддержала Сашку, впрочем, обе всегда были заодно:

– Че отстань? Понимаю, он болен, но и тебя больной сделал. Нельзя же так под мужика падать, растопчет.

– По-моему, уже растоптал, – вставила Сашка. – Он же ее ни в грош не ставит, за все жертвы платит неблагодарностью.

– Не ваше дело! – начала заводиться Лайма.

Она приготовилась поскандалить, засыпать упреками двух физически здоровых подруг, у которых нет ни жалости, ни сострадания, ни чуткости. Ссора получилась бы односторонней, ибо девчонки во время ее монологов оставались безучастными, будто не к ним относились обидные и весьма несправедливые слова. Но пока Лайма наполнялась благородным гневом, из так называемой парадной двери вылетел представительный мужчина, как пробка из бутылки с шампанским. Вслед за ним довольно быстро ковылял Беляев, опираясь на трость. Он чуть прихрамывал, но когда садился за руль, хромота нисколько не мешала управлять автомобилем – вот такой парадокс. Григорий Степанович был в гневе, кричал вслед «пупку земли»:

– Езжай, откуда приехал! И чтоб больше я тебя здесь не видел!

Пикнула сигнализация, гость открыл дверцу авто и, прежде чем сесть в него, с небрежной интонацией, не оскорбившись на грубости, бросил:

– А вы все же подумайте…

– Пошел вон! – рявкнул старик.

– Ого, наш дед разошелся! – вытаращилась Зина.

– Тише ты, – шикнула на нее Сашка, удивленная не меньше.