холода уже не вернутся. Даже поговорка гласила: «Le vent que suffle a Rameaux ne changera pas sitot» — «Ветер, дующий на Цветущую Пасху, не скоро поменяется». Нынче же не было и намека на холодные ветры и дожди, довольно часто застигающие Париж в эту пору. Уже отцвели крокусы, по всем парижским предместьям разливался карнавал нарциссов, источали медовую сладость гиацинты, пестрели тюльпанами куртины возле домов, а белая кипень цветущих садов за коваными оградами сливалась в одну весеннюю городскую симфонию. Аромат цветов наполнял Булонский лес, парил над Сеной, и ощущение возрождения природы и жизни было бы совсем полным, если б вслед за апрельским благоуханием плыл над городом еще и гул колоколов, возвещающих о большом празднике.

Колоколам все еще предписывалось молчать. Однако торжественные мессы служились повсеместно в маленьких храмах, и утром из церквей возвращалось великое множество прихожан с ветвями самшита, розмарина и падуба в руках. Было известно, что первый консул ведет переговоры со Святейшим престолом о восстановлении прав католической церкви во Франции. Подробностей этих переговоров почти никто не знал, но все приписывали Бонапарту самые добрые намерения: разве то, что в Тюильри по воскресеньям воздвигают переносной алтарь и первый консул, подписывая бумаги, в течение десяти минут слушает мессу, не свидетельствовало об его некоторой религиозности? После революционной вакханалии и учреждаемого Робеспьером культа поклонения некоему Верховному Существу это выглядело как возвращение к истокам, почтительная дань традициям, и парижские буржуа горячо это одобряли.

Утро для меня тоже прошло в церкви, но, поскольку это был день бала в Нейи, я, вернувшись, погрузилась в приготовления. Я не могла бы сказать, что делаю это без охоты, напротив — меня посетило такое вдохновение женственности, что я наслаждалась каждой минутой предбального священнодействия, испытывая необыкновенное удовольствие от ухаживания за собой. Как давно мне не приходилось посещать балы! Прием в Нейи так манил мое любопытство и честолюбие, что я, видит Бог, не отказалась бы от поездки туда даже если б это было абсолютно пустой затеей, а я являлась бы самой последней из приглашенных. Увидеть общество… танцевать… ловить восхищенные взгляды… нет, ни за что на свете я не упущу такой случай! Пусть меня назовут как угодно — предательницей или тщеславной дурой, но я желаю повеселиться, блеснуть красотой, а об остальном подумаю потом. Да и вообще, гори это «потом» синим пламенем!

Адриенна, привезенная мною из Белых Лип бретонка, уже пообтесавшаяся в Париже и приобретшая навыки хорошей камеристки, приготовила для меня ванну с медом и соком лилий, потом энергично растерла меня смесью морской соли с молоком, чтобы кожа очистилась и золотистая пудра для тела легла на нее как можно ровнее. Ноэль подала мне нижнее белье и чулки с шитыми серебром подвязками. Нынешняя мода позволяла даме обойтись без корсета. Набросив батистовую сорочку, я прошла из ванной комнаты в будуар, где меня ждал Шарбонье — баснословно дорогой парижский парикмахер, на участии которого в приготовлениях к балу настоял Талейран. «Ваши волосы, мадам, — э-э, как бы так выразиться… настоящее достояние Франции, — вспомнила я слова министра, — доверить их можно только истинному мастеру. У господина Шарбонье, конечно, целая очередь из клиенток, но к вам он приедет лично, не беспокойтесь. Я хочу, чтобы в Нейи вы сияли, как звезда».

Шарбонье, конечно, был весьма искусен, и я сразу отдала ему должное. Усилий он приложил немало. По его указанию мне еще с утра вымыли волосы в душистых водах, несколько раз ополоснули их ромашковыми и лимонными отварами, высушили их под солнцем у окна, нахлобучив на меня по давней венецианской традиции широкополую шляпу без тульи, — она закрывала от солнечных лучей лицо, но волосы, разложенные по ее полям, сушились, впитывая в себя золото солнца.

— О, как я доволен результатом, мадам! — восклицал он с нескрываемым удовольствием, когда мои кудри, пушистые и блестящие после этих процедур, расчесывали две его помощницы. — Далеко не всегда мне приходится работать с таким материалом. Ах, что это за радость для мастера! Мы сделаем из ваших волос настоящий шедевр.

Когда-то для первого бала в Версале парикмахер соорудил у меня на голове целую башню, усыпанную пудрой и украшенную туберозами. Теперь мода совершенно поменялась, и пудра была не нужна, но простота нынешних парадных причесок была кажущейся. Идея Шарбонье была достаточно замысловатой: волосы удерживала спереди серебряная диадема в виде цветов и переплетенных колосьев, лоб и скулы были обрамлены выпущенными из-под диадемы мелкими завитками волос, что создавало вид прелестной растрепанности. Зато остальную массу волос парикмахер самым тщательным образом заплел в тяжелые длинные косы и собрал их сзади в прическу-корону. Все это живописное сооружение, напоминающее, как и диадема, переплетенные колосья, он уложил чрезвычайно высоко и закрепил крупной восхитительной заколкой «корбей» в виде райской птицы с огромным пышным хвостом, густо усыпанным мелкими рубинами. Это было настоящее чудо ювелирного искусства: стоило мне повернуть голову, рубины рассыпали брызги света, придавая моим отливающим золотом кудрям еще больше блеска.

— Что вы скажете, мадам? Бьюсь об заклад, вы в восторге от себя самой.

Я и вправду залюбовалась своим отражением в зеркале. Прическа получилась чрезвычайно изысканной: она не только украшала лицо, но и делала меня выше, стройнее, горделивее, открывала линию изящной шеи, безупречной формы уши, оттеняла золотистую кожу округлых плеч и рук.

Парикмахер сумел подчеркнуть идеальный овал моего лица, даже черные глаза благодаря его творению казались миндалевидными и чуть приподнятыми к вискам, что делало меня еще красивее, — словом, я могла бы сказать, что природные достоинства моей внешности были десятикратно усилены его искусством! Полуобнаженная, с царственно уложенными в античную прическу волосами, я выглядела как Венера, готовящаяся к приему у Юпитера.

— Мэтр Шарбонье, это чудо изящества. Благодарю вас!

— Я старался, мадам! Но у меня был и свой интерес. После вашего появления в Нейи у меня будет еще больше посетительниц, я не сомневаюсь!

Служанки под руководством портного Леруа на руках внесли в будуар платье, сшитое из того самого плотного шелка сочного ягодного цвета, так поразившего меня в магазине Розы Бертен. Леруа создал из необыкновенной ткани столь же необыкновенный, весьма запоминающийся наряд с глубоким овальным вырезом спереди, рукавами фонариками и v-образным вырезом сзади. Брусничного цвета сверкающая дорогая ткань так соблазнительно шуршала, пока служанки надевали на меня это узкое чудо-платье и осторожно застегивали многочисленные крючки. Никакой иной цвет, пожалуй, не мог лучше оттенить прелесть моей полной груди, чуть увеличившейся после рождения Реми Кристофа, и округлость рук. Цвет был восхитителен, да, однако Леруа пошел на дополнительный