— Кто хочет знать, когда старый Слейк приехал в Эвенвуд?

— Присутствующая здесь мисс Горст.

Мистер Джарвис отвесил мне глубокий поклон и сказал, что рад со мной познакомиться.

— Тому назад двадцать один год и семь месяцев, с точностью почти до дня, — затем сообщил он всему собранию с видом человека, готового бросить вызов любому, кто усомнится в его памяти или вычислительных способностях. — И большую часть указанного времени он вел себя как распоследняя зануда.

— В чем же выражалось его занудство? — с любопытством спросила я, хотя и почувствовала на себе неодобрительный взгляд миссис Баттерсби.

— Да в том, — сердито ответил раздражительный мистер Джарвис, — что он талдычил всем и каждому, кто соглашался слушать, и многим, кто слушать не желал, будто на старого Картерета напали из-за документов, а не из-за денег. Документы, ну прямо! На документы небось пива не купишь.

— Довольно, Джеймс Джарвис.

Замечание, произнесенное тихим, но твердым голосом, исходило от миссис Баттерсби.

— Вас, кажется, предупреждали насчет неуместных разговоров, — продолжала она, — и я уверена, мистер Эпплгейт не желает слышать подобных речей в своей комнате.

Мистер Эпплгейт, явно не чувствовавший себя хозяином в собственной комнате, смущенно промямлил: «Совершенно верно, миссис Баттерсби», — и почесал в затылке.

— С каких это пор, Джейн Баттерсби, чистая правда стала считаться неуместной? — осведомился мистер Джарвис, расправляя плечи и смело встречая пристальный взгляд домоправительницы — каковой акт открытого неповиновения заставил меня мысленно воскликнуть: «Браво!»

— Вы премного меня обяжете, Джеймс Джарвис, — промолвила миссис Баттерсби, умеряя свою вечную улыбку до едва заметной, — если прикусите язык, пока не сболтнули что-нибудь такое, о чем позже пожалеете. Миледи было бы крайне неприятно узнать, что ее привратник без всякого стеснения сплетничает о делах, связанных с ее покойным отцом, которые совершенно его не касаются.

Сделанный спокойным тоном, но все же резкий выговор и завуалированная угроза могли бы привести в трепет менее стойкую душу; но привратник, похоже, давно привык к подобным стычкам с домоправительницей и лишь безразлично пожал плечами в ответ, а потом добавил, что он просто-напросто сказал правду, что бы там ни думали иные.

— Документы! — скептически пробормотал он себе под нос, с раздосадованным видом удаляясь обратно в столовую залу. — Да кому они нужны, документы-то?

В последующие дни в моей жизни начал устанавливаться распорядок, в согласии с которым она протекала вплоть до… я не стану заканчивать фразу, ибо еще не все рассказала о первых неделях своего пребывания в Эвенвуде. По-прежнему оставаясь в неведении относительно планов мадам, я жила в постоянной тревоге перед будущим, часто переходящей в страх, но одновременно испытывала странный восторг при мысли о предстоящем приключении.

Я вставала рано и, если утро выдавалось погожее, спускалась по винтовой лестнице на террасу, где миледи ежедневно совершала утренний и вечерний моцион, и гуляла в садах до своего завтрака в комнате старшего дворецкого. Потом я помогала госпоже одеться, а пока она завтракала, обычно в обществе мистера Персея и мистера Рандольфа, я проветривала постельное белье, заправляла кровать и наводила в спальне безупречный порядок. Миледи возвращалась в свои покои около одиннадцати — после того, как прочитывала всю корреспонденцию и отдавала различные распоряжения своему секретарю, мистеру Баверстоку, и управляющему поместьем, мистеру Лансингу — часто в присутствии мистера Персея.

Госпожа выдала мне список дел (она обожала составлять списки), которые надлежало регулярно выполнять. Через день, начиная с понедельника, я должна была посыпать ковры в ее покоях сухими чайными листьями, а потом сметать все веником. Еще мне вменялось в обязанность по понедельникам мыть зеркала и прочие стеклянные изделия; по средам — снимать с полок и протирать книги; а по пятницам — начищать до блеска деревянные стенные панели.

Каждую вторую субботу я должна была доставать одно за другим платья миледи, зимние и летние, и тщательно обследовать все до единого (даже ни разу не надеванные), проходясь по ним щеткой, удаляя пятна и прочие загрязнения, подштопывая при необходимости, а потом убирать обратно в гардеробы и комоды. Занятие это оказалось не только бессмысленным, а еще и страшно утомительным — представьте, каково по многу часов кряду чистить щеткой бархат и твид, тереть шелк шерстяной тряпочкой, разглаживать утюгом измятый муслин, — и одна мысль о нем приводила меня в содрогание, ибо по таким дням я возвращалась в свою комнату после ужина еле живая от усталости, думая о том лишь, как бы поскорее добраться до кровати. Нередко я просыпалась в безмолвной ночной темноте, полностью одетая.

Раз или два в неделю миледи выезжала с визитами и неизменно брала меня в сопровождающие; пока она часами общалась с хозяевами дома, я сидела в какой-нибудь полутемной каморке на половине слуг, часто забившись в угол по собственной воле. Однако я совсем не расстраивалась, поскольку всегда имела при себе книгу и очень скоро с головой уходила в очередной криминальный или авантюрный роман. Иные слуги в соседских домах считали меня несносной гордячкой, но я не обращала на это внимания. Для меня было счастьем хотя бы ненадолго освободиться от роли услужливой горничной и просто приятно провести время.

По вечерам я помогала госпоже нарядиться к ужину, а потом подготавливала спальню ко сну. После ужина она обычно просила меня почитать вслух одну из бесконечных эпических поэм мистера Даунта, а иногда — блаженное облегчение! — несколько более удобоваримых лирических стихотворений того же автора. Затем, пока миледи совершала вечерний моцион на террасе, я убирала на место одежду, наводила для нее всяческий уют, а по ее возвращении помогала ей разоблачиться.

О, все эти утомительные занятия, от которых грубели руки! Штопка, выведение пятен, приготовление лосьонов, помад и фиксатуаров для волос, чистка щеток и гребней, мытье воротничков в растворе трагакантовой камеди! Единственной обязанностью, доставлявшей мне истинное удовольствие, было подливание духов в опустевшие флаконы. Я убедила себя, что не делаю ничего непростительного (и вообще беру то, что мне причитается), если изредка отливаю чуточку самых любимых своих духов для собственного пользования.

В пятницу первой недели моего пребывания в Эвенвуде, когда миледи уехала из дома без меня, я взяла в свою комнату один из ее кружевных воротничков, чтобы починить; еще я собиралась записать в Секретный дневник события предыдущего дня, не записанные накануне вечером по причине крайней моей усталости.

Примерно часом позже, полагая, что она еще не вернулась, я спустилась вниз с намерением положить воротничок на место и вошла в господские покои без стука — но застала там баронессу сидящей на диване рядом с джентльменом самой поразительной наружности.