моря, силуэт мыса, обрамлявшего бухту, стал черным и грозным. Белое платье светилось изнутри, рыжие волны волос пылали в лучах заката.

Коновалов вспомнил уродливо вывернутые пальцы, торчавшие из-под пледа, и посмотрел на ноги девушки. И только сейчас он с удивлением заметил, что она была босой. Бетон должен был обжигать ее ступни. Коновалов даже сквозь толстую подошву своих сандалий чувствовал жар, исходящий от волнореза. Но она, кажется, ничего подобного не ощущала. Шла легко. Плыла.

– Куда вы меня ведете? – спросил он в надежде, что она обернется. Не обернулась и не ответила. Плыла по раскаленным камням молча.

Они шли довольно долго, а волнорез все не кончался. Солнце с тихим всплеском ушло под воду. Зажглись на горизонте огни барж и яхт. Коновалов обернулся и увидел вместо города и набережной россыпь далеких звезд. Город превратился в мерцающую на горизонте галактику, недосягаемую, словно она была в тысяче световых лет от них. Они стояли среди моря вдвоем, рука в руке, Юрий Коновалов и его безымянная спутница.

Не было позади никакого волнореза, только черное зеркало воды в мелких царапинах волн. Неправдоподобно большая белая луна висела над горизонтом низко. Она напоминала театральную декорацию. От луны струился синеватый свет. На этой лунной дорожке они и стояли.

– Фаина, – неуверенно позвал он. Она обернулась. Ее молодое лицо белело в лунном свете. Она улыбалась.

Коновалов понял, как сильно все это время он жалел о том, что разминулся с Фаиной во времени, не встретился с ней до того, как ее лицо покрылось паутиной морщин, а ее прекрасные босые стопы скрутил беспощадный артрит. Но все исправилось само собой: вот же она – стоит перед ним, молодая, рыжая, обнаженная, улыбается мягко и призывно. Он почувствовал, как что-то огромное, горячее, жадное поднимается из самых его глубин, захватывает все его существо, требует схватить эту хрупкую белую фигурку, отобрать ее у старости, присвоить, хранить и оберегать.

– Я люблю вас, Фаина, – выдохнул он.

– Только это и имеет значение.

Как ласково она это сказала. Так ласково с ним не говорил никто и никогда.

– Наверное, потому, что никто и никогда не любил меня, а она любит, – подумал он. Должно быть, подумал вслух, потому что в ответ на эту мысль она обхватила его шею руками, посмотрела в глаза снизу вверх и прошептала: «Люблю…» – и поцеловала.

Коновалов едва не потерял равновесие. Его снова засасывало в водоворот, но на этот раз выбираться из него не хотелось. Он уже не чувствовал ни ее губ, ни языка, нежно водившего по его губам самым кончиком. Только головокружение, вращение по спирали, не имевшей ни начала, ни конца.

Поцелуй длился несколько дней, может быть, неделю, может, две. Сквозь закрытые веки Коновалов видел, как красные всполохи сменяются мглой. Это всходило и заходило солнце. Открывать глаза ему не хотелось. Он боялся, что, пока длился поцелуй, Фаина снова состарилась, покрылась сеточкой мелких морщин и теперь едва стоит перед ним на своих раскуроченных болезнью ногах.

Наконец она разжала объятия, приложила к его приоткрытому рту палец и приказала: «Смотри!»

Он открыл глаза. Они все еще стояли в лунной дорожке, а на горизонте на фоне бутафорской луны чернел знакомый силуэт. Коновалов всмотрелся и увидел мужскую фигуру, стоявшую на плоту. Кругом был штиль, но шаровары на широко расставленных ногах бились на ветру. Он слышал вой ветра в плотной ткани. В руках мужчина держал шест с привязанным к нему флагом.

– Отец! – крикнул он, забыв о Фаине. Она сделала шаг в сторону, но все еще держала его за руку. – Подожди! Подожди!

Мужчина махал ему рукой, махали черные шаровары, махал черный прямоугольник флага.

– Подожди! Я научился плавать! Возьми меня с собой! Папа! – Он выхватил ладонь из пальцев Фаины и успел увидеть ее горькую усмешку, прежде чем море сомкнулось над его головой.

Белая комната

Он утонул, и течение относило его тело все дальше и дальше от Фаины и от отца. Быть утопленником оказалось довольно приятно. Вокруг него суетились маленькие разноцветные рыбки. Они целовали его лицо, и их беззубые прикосновения были легкими и прохладными.

Вдруг кто-то взял его за руку и тихо произнес:

– Давай подниматься…

Коновалов обернулся и увидел перед собой трехболтовку, из-за стекла которой на него смотрела Джо. Джо потянула его за руку, и Юрий повиновался – послушно поплыл за ней, закрыв глаза. Он нарочно их закрыл, помнил, что сам не любил заглядывать в стеклянные глаза тех, кого поднимал со дна.

Джо вытащила его на берег, уложила на что-то мягкое и принялась похлопывать его по щекам.

– Пострадавшему на воде следует сделать искусственное дыхание и, при необходимости, непрямой массаж сердца. Для этого присядьте на колени сбоку от пострадавшего так, чтобы ваши руки стали перпендикулярны его телу, – процитировал он всплывшую в памяти инструкцию.

– Минет тебе сделать не надо, пострадавший? – хамовато спросил водолаз Джо веселым Викиным голосом.

Коновалов открыл глаза и зажмурился. Все вокруг было нестерпимо белым.

– Я умер, – справедливо заключил он. – Теперь буду жить в этом дурацком сне. – Подумал и добавил смиренно: – Ну и пусть…

Открыв глаза второй раз, отметил про себя, что посмертный сон обставлен довольно стильно. Откуда-то слева струился яркий свет, трепыхались белые воздушные шторы. Кресло, журнальный столик, высокий торшер – все было белым. С белой стены напротив на него смотрела черно-белая Одри Хепберн, в шляпе и с мундштуком.

– И ты здесь? – уточнил зачем-то Коновалов. Одри ничего не ответила. В комнате, кроме нее, никого не было. Выходило, что коротать вечность ему придется одному.

Юрий решил осмотреться в этой похожей на фото из икеевского каталога вечности. На комоде он заметил флакон духов толстого стекла с ребристой золотой крышкой. На флаконе в золотой рамке было написано «Ex Nihilo». «Из ничего», – перевел с латыни услужливый мозг. Что же, для посмертного сна это было вполне подходящее название. Коновалов снял тугую крышку и поднес духи к лицу. Из флакона вылетели синие бабочки, маленькие, прозрачные, едва заметные. Загремела еле слышно идущая где-то далеко гроза. Полетели с потревоженных листьев острые капли, упали в сырую, усыпанную хвоей землю, и земля впитала их. Из флакона, как джинн из бутылки, вырвалось облако Джо. Оно мгновенно наполнило легкие. Коновалов не верил в собственное счастье. Наверное, за спасенного в самом начале мальчика ему и создали такой рай – с магическим эликсиром в стильной бутылке.

– Нравится?

От неожиданности Коновалов выронил массивную крышку, и она закатилась под комод. В комнате